– Мама, садись с нами рисовать.
– Конечно, детка, но сначала я поговорю с папой.
Эйми садится рядом и умоляюще смотрит на меня.
– Ян, ты меня напугал. Два дня ты безвылазно просидел в своем кабинете, а утром, когда я проснулась, тебя уже не было. Ты уехал так внезапно… Ян, что происходит?
Я смотрю на Эйми. Этим утром она не распрямляла волосы. Я прикасаюсь к одному из завитков. Такое чувство, что под пальцами у меня шелк.
– Я просто пытаюсь все уладить. Хочу исправить свои же ошибки.
– О чем ты?
Я смотрю в окно. Мама в этот момент беседует с посетителем.
– Она остригла волосы. Раньше они были длиннее.
– Она очень красивая.
Я киваю.
– И все время улыбается. Раньше она улыбалась гораздо реже.
Эйми кладет руку мне на колено, и я поворачиваюсь к ней.
– Я не слишком-то слушал отца, хотя следовало бы. Но теперь я намерен выполнить его просьбу. Я займусь ее финансами. Оплачу счета. И не стану искать с ней встречи, поскольку она сама этого не хочет. Но мне надо было просто посмотреть на нее. Все эти годы я думал, что должен извиниться перед ней. За то, что делал те чертовы снимки. Но на самом деле мне просто хочется знать, что с ней все в порядке. Хочется верить, что она счастлива.
– Разговаривать с ней ты не собираешься?
Я качаю головой.
– Мама этого не хочет.
Эйми внимательно смотрит на меня. Не выдержав этого пристального взгляда, я отворачиваюсь и допиваю свой холодный кофе. Внезапно она встает и снимает кофту. На ней не хватает пуговицы, и у ворота видна затяжка.
– Я сейчас вернусь.
Кэти удивленно смотрит на нее.
– Куда ты, мама?
Немного подумав, Эйми берет дочку за руку.
– Идем. Нам нужно сделать кое-что важное.
К горлу подкатывает комок.
– Что ты задумала?
– Не волнуйся. – Эйми кладет руку мне на плечо, и вместе с Кэти они выходят из кафе.
В окно я вижу, как они останавливаются у светофора. Загорается зеленый свет, и они переходят через улицу.
«Что ты задумала?» – бормочу я.
Я нервно ерошу волосы.
Эйми открывает стеклянную дверь химчистки и пропускает Кэти вперед. Сквозь окно я наблюдаю за тем, как они подходят к моей маме. Меня пронзает острая зависть. Это я, я должен говорить с ней! Ее голос – он все такой же звучный? А манера улыбаться?
Но подойти к ней самому значит пренебречь ее желанием. Пренебречь просьбой умирающего отца.
Я вижу, как мама наклоняется, чтобы поговорить с Кэти. У меня на глаза наворачиваются слезы. «Это твоя внучка. Она так похожа на тебя! Видишь медовый оттенок волос, ямочку на подбородке?»
Эйми кивает на одеяло, которое лежит на полке, и мама разворачивает его. Они говорят о чем-то пару минут, затем мама убирает одеяло. Эйми показывает ей свою кофту с оторванной пуговицей. Мама кивает и улыбается.
Мне хочется прокричать так, чтобы она услышала: «Мама, я здесь, у меня все хорошо. Я доволен своей жизнью».
Она берет у Эйми кофту и выписывает чек. Они прощаются, и я в отчаянии мотаю головой. Не сейчас. Не сегодня. Я не готов вот так взять и уйти.
Эйми и Кэти выходят из химчистки, а мама снова садится на стул. Понравилась ли ей моя жена? Что она почувствовала, когда разговаривала с моей дочкой? Смогла бы она полюбить их? Жаль, но мне так и не узнать ответы на эти вопросы.
Кэти с довольной улыбкой усаживается на стул.
– У нас с той милой тетей похожие глаза. И она знает все о том, как рисовать цветными карандашами, – сообщает Кэти. – Если я возьму коричневый, желтый и оранжевый, то получится как раз цвет моих глаз.
Где мама научилась рисовать? Уж не в тюрьме ли? Возможно, это было частью ее терапии.
Эйми садится рядом и сжимает мою руку.
– Я не сказала ей, кто мы такие, но я расспросила ее о работе и поинтересовалась, почему ей нравится жить здесь. Твоя мама любит шить. Она показала мне одеяло, над которым работает сейчас. Такой сложный, продуманный узор! Она настоящая художница, Ян. Еще она пожаловалась на здешнюю жару, но сказала, что у нее и в мыслях нет уехать куда-то еще. Люди здесь относятся к ней очень хорошо. Она была очень ласкова со мной, а Кэти ее и вовсе очаровала. У нее все хорошо, Ян. – Эйми сжимает мою руку. – Не просто хорошо, а замечательно.
Горло сжимается от волнения. Я закрываю глаза и киваю. Тут на мою руку ложится ладошка Кэти.
– Ну что, папочка, теперь ты счастлив?
– Да, Кэти-кексик, теперь я счастлив, – говорю я с хриплым смешком.
Потом мы стоим у окна и смотрим на витрину химчистки. За пару минут до шести к тротуару подъезжает голубая «Хонда». За рулем – брюнет в солнечных очках. Мама быстро собирает вещи и выходит на улицу. Улыбнувшись водителю, она усаживается на переднее сиденье. Машина трогается с места и в скором времени исчезает за углом. Что ж, я увидел то, ради чего приехал сюда.
Я поворачиваюсь к Эйми и Кэти.
– Ну что, пора домой?
– Даже не знаю, – улыбается Эйми. – Как-никак, мы в Вегасе.
– Полагаешь, стоит взять номер с двумя спальнями?
Улыбка на ее лице становится еще шире.
– Мне нравится ход твоих мыслей, Коллинз. Заодно, думаю, мы сможем найти здесь и неплохой буфет.
Кэти радостно хлопает в ладоши.
– Давайте останемся! Пожалуйста.
– С вами я готов остаться где угодно!
Глава 31
Ян
Три месяца спустя
«Постороннему человеку трудно понять те узы, которые соединяют жителей деревни с их табунами. Признаюсь, я сама не сразу разобралась, в чем тут дело. Ну зачем этим людям тратить столько сил и денег на то, чтобы ежегодно собирать лошадей в загоны – и все ради того, чтобы избавить их от паразитов, остричь им хвост и гриву, а затем снова выпустить на свободу? Но речь идет о глубокой привязанности. И, конечно же, о традициях. Лишь благодаря словам нашего фотографа, Яна Коллинза, мне удалось разглядеть красоту этого праздника. «Любить кого-то – значит позволить ему жить полной жизнью, даже если придется дать ему для этого полную свободу». Не уверена, что мистер Коллинз имел в виду галисийские табуны, но для меня его слова стали олицетворением тех отношений, которые существуют между селянами и их табунами».
Эрик довольно улыбается, откладывая в сторону номер National Geographic.
– Риз написала превосходную статью, – замечает он. – Что уж говорить про фотографии!
