Все эти случаи и интриги стали потихоньку приносить свои плоды в сердце Нуран. Молодая женщина чувствовала, что в мыслях отдаляется от Мюмтаза, по крайней мере, на этих праздниках и вечеринках. По мере того как она старалась выглядеть спокойной, чтобы избавиться от любопытства окружающих и сплетен, разрушавших ее жизнь, она привыкала к этому новому образу жизни и ко всему, что он нес с собой. Однако не думать о Мюмтазе и не думать о Фатьме означало для нее избавиться от многих забот, которые захватили ее жизнь за последние шесть — семь месяцев. Все это немного напоминало военную осаду. И Нуран в конце концов увидела, что ей нравится почти все то, к чему ее принуждают, что ей нравится жизнь, полная приемов гостей, восторгов и приключений. Правда, она часто говорила себе: «Где бы я ни была, я принадлежу Мюмтазу!» — но только чтобы заглушить его голос, постоянно звучавший у нее в сердце. Однако она не могла не замечать разницу между тем, как она чувствовала себя в обществе, и тем, каково ей было рядом с Мюмтазом. «Даже если я буду в Китае, все мои мысли будут только о нем», — говорила она себе. Однако ее улыбки, ее разговоры, ее радость, вопреки ее всегда связанным с ним мыслям, были совсем иного рода; в объятиях других мужчин она танцевала, разговаривала на темы, которые совершенно не были похожи на темы, интересовавшие Мюмтаза, ход мыслей ее был совсем не таким, как когда они были вдвоем или когда она думала только о нем, — в общем, она не жила. Тем не менее ближе к середине зимы она обнаружила, что совершенно привыкла к состоянию смятенного духа. Но, по крайней мере, она не сидела дома. И ей не приходилось замечать ни то, как мать тайком качает головой, ни откровенно враждебных взглядов Фатьмы. И в толпе гостей она переставала слушать свой внутренний голос. Сейчас она понимала, какую допустила ошибку в конце ушедшего лета, не решив радикальным образом эту проблему замужества, как говорил Мюмтаз.
Она также находила достаточным встречаться с Мюмтазом два раза в неделю и считала, что этого достаточно и для него, хотя ее совершенно не заботило, чего стоили эти счастливые встречи Мюмтазу.
А дни Мюмтаза протекали в странном гнетущем ожидании. Квартира на Таксиме была маленькой и красивой. В это свое жилище Мюмтаз перенес часть своих книг. В те вечера, когда он не выходил в город, он оставался там. Так что Нуран считала, что Мюмтаз у себя дома, то есть там, где он может работать. Когда она туда приходила, то всегда заставала его за работой.
Думая так, Нуран совершенно не догадывалась, на что она обрекает Мюмтаза. Но даже если она бы и подумала об этом, то ничего не смогла бы сделать. Ее женская душа, в которой его настойчивость давно потерпела поражение перед лицом всего того, что ей самой казалось слишком сложным, уже давно внушила ей мысль, что она продолжает эту связь только из уважения к Мюмтазу.
Так что дни Мюмтаза протекали в одиноком блуждании между тремя комнатами. В большинстве случаев Нуран сильно опаздывала, а если и приходила, то заскакивала совсем ненадолго. Мюмтаз, чтобы не прозевать ее, иногда ждал ее целый день, а иногда проводил в квартире по три — четыре дня, за исключением тех часов, когда она точно не могла прийти.
Это страдание было невыносимым. До того часа, когда обещала прийти Нуран, работать в попытках чем-то отвлечься еще было возможно. Но по мере того, как условленное время приближалось, начиналось тревожное ожидание, беспокойное существование, разрывавшееся между порогом, дверным звонком и часами. Мюмтаз не мог вспомнить, чтобы эти часы ожидания не были наполнены головной болью и ужасной тоской от пребывания в закрытой комнате. В те недели и месяцы он узнавал о течении каждого дня по голосам уличных торговцев. Прежде он совершенно не обращал на них внимания. Когда нас всецело захватывает какая-либо мысль, эти привычные нам голоса приобретают неосознаваемые оттенки, совсем как знаки препинания в тексте. Сознание Мюмтаза постепенно принималось жить жизнью, состоявшей только из ожидания, и тогда голоса разносчиков становились знаками, указывающими на части дня; когда назначенное время наступало, а Нуран не являлась, они превращались в горькие воспоминания прежнего опыта. В десять часов утра голос разносчика йогурта не содержал еще ничего, кроме обещания скидок домохозяйкам, ближе к полудню он напоминал молодому человеку, что он должен сосредоточиться на приходе Нуран, в два часа дня голос того же торговца возвещал наступление часа прихода Нуран, а в три — полчетвертого разочаровывал: «Сегодня все будет так, как на прошлой неделе, она не придет!» — и под вечер в ранних сумерках в переливах этого голоса слышался упрек: «Разве я тебя не предупреждал?»
В эти дни, когда Мюмтаз понапрасну ждал Нуран, часы превратились для него в живое существо, лицо которого меняло выражение от надежды к отчаянию. По утрам это существо улыбалось в радостной надежде, ближе к полудню грустило, пребывая между сомнением и радостью, во второй половине дня все его чувства угасали, под вечер оно превращалось в бесцветное бессмысленное желе, становясь странным подобием жизни Мюмтаза.
В это время в доме начинались звонки, перед соседними дверями слышались разговоры, доносился шум приготовлений к семейной трапезе; звон вилок и ножей смешивался с отголосками радио; затем лестница наполнялась звуками шагов поднимающихся и спускающихся по ним людей, и наконец весь дом погружался в тишину. Тогда все внимание Мюмтаза волей-неволей переключалось на улицу.
В полчетвертого греческая семья, проживавшая на последнем этаже, спускала на веревке корзину для зеленщика, тут же начинался разговор, состоявший из перекрикиваний снизу вверх на смешанном наречии; маникюрша из парикмахерской напротив выбегала на улицу, потому что приходило время отправляться по домам к клиенткам, однако ей явно не хотелось уходить из квартала, не узнав свежих сплетен, и она вступала в нескончаемую беседу с продавщицей колы, при этом по их лицам можно было предположить, будто одна поражена до глубины души, а вторая сообщает ей все тайны мира; отголоски музыки с урока фортепиано, доносившиеся до Мюмтаза из квартиры за стеной, подавали каждой нотой скрытые знаки его одиночеству. Все это означало для него жить ушами и немножко глазами. Очень часто эти грустные мысли заканчивались только с приходом Нуран. Однако в те дни, когда она не приходила, ночь без нее превращалась в страшную муку. В таких случаях Мюмтаз бежал домой к своей возлюбленной и, если не заставал ее там, некоторое время болтал с Тевфик-беем и с ее матерью, надеясь ее дождаться. А иногда, обиженный на все и на всех, просто оставался у себя дома.
X
В тот понедельник вечером произошло то же самое. В шесть часов, вернувшись с факультета на Таксим, Мюмтаз узнал от одного знакомого, что три дня назад компания Адиле-ханым провела замечательный вечер в одном из многолюдных клубов Стамбула, на который были вместе приглашены Суат и Нуран. Этот несчастный идиот, которого Мюмтаз едва не повесил за воротник, чтобы он рассказал обо всем произошедшем, поведал все, не утаив ни одной детали: о том, как прошла вечеринка, за которой он наблюдал издалека, о том, какие наряды были на женщинах, о том, как весел был Суат и как часто он поднимал свой стаканчик, и о том, как вся компания смеялась и развлекалась.
