Мюмтаз понял, что теперь разговор пойдет о политике. «Нельзя заходить так далеко». Какая страшная фраза! Однако доктор сменил тему, словно не смел войти в дверь, которую сам же открыл.
— Кажется, вы любите музыку?
— Даже очень!
— Только европейскую?
— Нет, турецкую тоже. Но, видимо, не как один и тот же человек.
Врач посмотрел на юношу, словно хотел сказать: «Вы какой-то очень странный» — но вслух сказал:
— Мальчик мой, ты сказал очень правильные слова. Очень правильные. Вопрос совершенно за рамками музыки. Восток и Запад совершенно различны. А мы захотели их соединить. Мы даже решили, что нашли в этом новую идею. Между тем опыт постепенно продолжался и все время приводил к появлению двуликих людей.
Мюмтаз внезапно увидел самого себя со стороны, как идет в этот ранний утренний час, словно пара сиамских близнецов, один лицом на восток, другой на запад, и у него два тела и четыре ноги.
— Разве это не ужасно, доктор? — Но после этого, подумав, добавил: — Однако размышляю я не двумя, а одной головой.
Врач понял, какой образ он создал в воображении, и с улыбкой сказал:
— Но у тебя ведь два образа мыслей. Больше того, самое странное, у тебя два образа чувств. Разве это не печально? Подобно тому как в нас всегда будет жить средиземноморский европеец, так в нас всегда останется и восточный человек. Это наша сторона, которая освещается солнцем. Мы чувствуем острые осколки зеркала у себя в душе.
— Вероятно, это наша единственная проблема.
— Кроме того, она коренится в нашей географии, точнее, в гении истории, иными словами, в том, что существовало до нас и будет существовать после. Ваш брат любит свою жену?
— До безумия. Вообще-то Маджиде не любить невозможно. После ее болезни у них родился еще один ребенок.
— Значит, у них нормальные отношения, — доктор постоянно следовал за своими мыслями: — Нормальная жизнь в ненормальных условиях. Как вы видите, в мире очень много вещей, которые мы считаем невозможными. Если завтра начнется война, люди будут по-прежнему лежать с высокой температурой, по-прежнему будут те, кому не хватает денег, по-прежнему нужно будет сажать преступников в тюрьмы, по-прежнему будет хотеться есть в определенный час.
— Интересно, война все же будет?
— Как человек, который смотрит на ситуацию со стороны, не могу сказать, что война может разразиться немедленно. Но мир так перенапряжен, что нужно быть готовым к этой катастрофе.
Он остановился и перевел дыхание.
— Это поразительно, как бы сказать. Я не думаю, что война разразится немедленно. Это кажется мне невозможным. Это было бы слишком дьявольским и слишком ужасным; я полагаю, что на такое почти никто не сможет решиться, что самый смелый и безрассудный человек или даже тот, кто считает себя таковым — ведь то, что мы о себе думаем, особенно опасно, — в последнюю минуту побоится это сделать и отбросит факел вдаль от заготовленного костра. Но это последняя надежда. Вы знаете, что такое последняя надежда? Часто последняя надежда отражает чувство безысходности.
Он снова остановился и перевел дыхание. Мюмтаз с большим огорчением видел, что они все еще находятся в Везнеджилер; но вместе с этим ему было интересно слушать рассуждения доктора.
— Расскажу вам вкратце, насколько слаба эта надежда. Все наши надежды связаны с теми, кто готовит это событие в течение многих лет, кто работает над ним так серьезно, будто над математической формулой. Представьте себе врача, который в течение многих лет готовился к операции, к тому, чтобы подойти к операционному столу, готовился так, будто актер к выходу на сцену. И готовился он прежде всего в поисках средства, которое позволило бы обозвать любое естественное состояние жизни, любое развитие и его результат кризисом с целью увеличить силы и проявления этого кризиса в несколько раз. А сейчас на что мы полагаемся? Мы полагаемся на то, что люди, которые баламутят воздух вокруг нас, те, кто делает его непригодным для дыхания, откажутся от своих замыслов; на то, что внезапно они вернутся в состояние покоя, забыв об этом невероятном возбуждении; на то, что они посмотрят на все происходящее не сквозь призму конкретных проблем, а простым взглядом; иными словами, мы полагаемся на чудо…
Самое страшное, что все, то есть те, кто враждуют друг с другом, находятся в очень разном состоянии духа: одни — в апатии, которую придает им богатство, нерешительность, мысли о неуспехе, а другие — в безумии примитивных действий. А может быть, они думают: «Если только я осмелюсь на поступок, проблема разрешится, не так ли?» Именно с такими мыслями они живут.
Он еще раз вытер пот со лба, на этот раз тыльной стороной руки, и продолжил говорить так торопливо, словно боялся, что не успеет закончить свои мысли. Мюмтаз заметил, что ночь начала тускнеть, как жидкость в стеклянной колбе, в которую добавили какую-то примесь.
— В этом и заключается беда, но есть продолжение. Даже самые нерешительные являются частью движения. Вот поэтому все верят в собственную неуязвимость. Эта вера побуждает Гитлера на самые безумные поступки. Но это еще не все. Постепенно мы убедились, что война является единственным решением. Но и это не все.
Мы считаем, что будет война, еще одна обычная война в истории. Между тем мир объединился под носом политиков, все проблемы взаимосвязаны, он готовится к большой всеобщей войне. Всеобщая война является одной из форм смены облика цивилизации. Мы являемся свидетелями крупной метаморфозы огромного организма, настолько большого, что он напоминает кошмар, бред природы, настолько большого, что его невозможно осознать в собственной реальности. Мы находимся в точке, где все готово к внутреннему взрыву, где все неизбежно, если можно так сказать, в точке физиологической. Политическую войну очень просто предотвратить. Все можно решить ради перемены курса, ради возврата к здравым суждениям. Однако преодолеть кризис цивилизации, сохранить разум на фоне ее проблем, постараться не выпустить штурвал, пытаясь противостоять ей, умудриться не быть унесенным потоком, не быть снесенным ураганом, не превратиться в пыль в схватке звезд — очень трудно…
— Какой вы фаталист, доктор-эфенди.
— Потому что я — человек природы. Я много лет возглавлял физиологическую лабораторию. Я повидал десятки тысяч больных. Я полагаю, что хорошо знаю, чего нужно остерегаться. Я с большого расстояния вижу то место, в котором решила расположиться смерть.
— Но это же разные вещи!
— Везде, где есть физиологическое развитие, вы увидите действенность биологических законов. Пожалуйста, не думайте, что я настолько пессимистичен, чтобы доводить это сравнение с насилием до крайности. Я считаю, что вмешательство всегда возможно. Я врач, так что был воспитан в дисциплине, которая занимается вмешательствами в жизнь человеческого организма. Однако… Однако положение настолько усложнилось и настолько ослабило организм… Взгляните на это с другой стороны.
Подумайте о катастрофе, которая происходит в то время, когда все проблемы развиваются параллельно; когда судьба человечества в руках нескольких полусумасшедших, в руках безответственных пророков, в руках производства и перепроизводства детерминистов, в эпоху, когда за каждой дверью, в которую постучишься, тебя ожидает пасть дракона; где живут утописты, которые о своих благих намерениях говорят только с помощью ясного голоса оружия и которые показывают свое истинное лицо, только когда получают удовольствие, вынося решение о смертной казни. Вот возьмите, например, поступки Сталина. Как следуют события? Там, где Гитлер ведет себя как параноик, Сталин ведет себя как убийца. Монголоидное лицо пророка Ленина внезапно превратилось в невообразимый образ Макиавелли. В какую интересную интригу превратились их действия, как в детективе.
