Почему-то при этих словах вид его выражал сомнение.
Нуран внимательно посмотрела на молодого человека:
— А действие, разве вы не говорите о действии?
— Говорю, конечно… Каждый должен что-то делать. У каждого своя судьба. Как сказать, я люблю жизнь, и мне нравится усложнять свою судьбу, добавляя к ней что-то из внутреннего мира. Например, я люблю искусство. Мне кажется, оно позволяет нам увидеть приятный лик смерти, который проще всего принять. Очевидно одно: жизнь может быть такой же прекрасной, как произведение искусства. Когда я это обнаружил…
— Например?
— Например, Шейх Галип
[69]… Он умирает в молодом возрасте, в самом расцвете сил. Он прошел такую подготовку в ордене, которая сама по себе является мудростью. Это обучение убило в нем очень много плохого, много вредных вещей. После этой подготовки у него уже не было в жизни ни утра, ни ночи. Все его действия — один спокойный вечер, отныне они состоят из игры лучей света, из преданности любимым занятиям. Или, например, Деде. У него около тысячи произведений. Мы смотрим на его жизнь; да, была какая-то жизнь. Однако она совершенно не важна.
— А разве само время не помогает им?
— Конечно, помогает. Но ведь эти люди — исключения, а исключения находятся как бы над эпохой. Можно сказать, что такой человек живет как бы над всеми условиями среды. Например, ни одному из нас не приходит в голову сделать мир лучше. А между тем вашему соседу Вани Эфенди
[70] такое в голову пришло, и он принялся экспериментировать с покоем и благополучием людей. Его сразила безысходность… Тайну жизни первыми открыли те, кто сохранил преданность своей душе. А остальные, мне кажется, обманывают сами себя…
Мюмтаз огляделся по сторонам, будто ему хотелось прекратить этот путаный разговор, в который он вступил против собственной воли. Вечер уже затянул свой бескрайний фасыл. Все сазы света готовились сыграть прощальную песнь солнцу. Все вокруг стало сазом света. Даже лицо Нуран, даже ее рука, игравшая кофейной ложкой…
— Может быть, пойдем куда-нибудь? Что скажете?
— Куда например?
— В Бюйюкдере, в Истинийе…
Здесь день заканчивался. Между тем Мюмтазу не хотелось, чтобы он заканчивался. Может, где-то вдали продолжает светить солнце.
— Расскажите о том, что вы называете безысходностью.
— Безысходность — это разум смерти, или наша к ней подготовка… Ее многочисленные проявления в нашей жизни. Не знаю, как сказать, но ведь она давит на нас со всех сторон. Каждое действие, что бы за ним ни стояло, является ее следствием. Даже в такое время, в каком живем мы, у многих встречается страх, боязнь не обрасти коркой… Сначала мы отказываемся от того, что мы любим, потом обрастаем коркой. Например, я боюсь того, что стану как мой отец. Мне понятно — что бы я ни сделал, я все равно не спасусь от смерти, и это тоже своего рода страх. Но пусть смерть, по крайней мере, настигнет меня где-то в чужом краю, например в путешествии на край света. Или где-то в толпе, когда я буду распевать «Интернационал», или когда буду на перепутье…
В тот момент он сам испытывал легкий трепет. В окнах домов на противоположном берегу, отражаясь в волнах, сиял желтый свет. Он думал, что их спасает только этот свет. Если бы его здесь не было, они бы утонули в этой бездонной глубине, она погребла бы их в себе. Мюмтаз был в ту минуту действительно счастлив, и это благополучие толкало его на поступок. Старая западня сработала и здесь.
Нуран больше ни о чем не спрашивала. Она погрузилась в собственные мысли. Вечер захватил ее мысли и унес прочь. Свежий воздух ее утомил. То и дело один и тот же вопрос звучал у нее в голове: «Чем все это кончится?»
Лучше было забыть обо всем и ни о чем не думать. Она вкушала спокойствие, отдаваясь настоящему. А вот Иджляль размышляла. Иджляль вечер не захватил. Она никогда не задумывалась о подготовке к смерти. Она вела скромную аккуратную жизнь юной девушки, верной всему, что ее окружало. Ей предстояло бесконечное множество дней, и она одевала их в надежды, словно маленьких кукол. Она одевала всех их в ткани и украшения из любви, страсти, спокойной семейной жизни, часов работы и ожидания, и даже, если понадобится, усилий и дружбы. Она знала все их облики, но сами их лица не видела; их лица были обращены к той стене, что зовется будущим. Когда очередной день наступал, он оборачивался лицом к Иджляль, смотрел на нее, делал перед ней реверанс, медленно и без единой жалобы снимал с себя все разукрашенные платья, сияющие ткани, приговаривая: «Это не мое, а вон того, другого», указывал на кого-то вдали, а затем становился у нее за спиной в шеренгу с теми, кто был до него. Вот и этой весной все шло точно так же. Весна, которую она так ждала, по которой так скучала посреди зимы…
— Может, зайдем во дворец? Иджляль ведь просила, и коль скоро мы сюда пришли…
— В такой поздний час?
— Ну а почему бы нет? К тому же еще не совсем вечер… Здесь тихо и спокойно, по крайней мере, так кажется. Еще нет шести. Ну а потом, все, о чем мы говорили. Мне нелегко, я почти неделю никого не видел. Во мне столько всего накопилось.
Нуран видела, как этот человек, который только что отрицал всякое действие, сидя на лодке, держал в осаде пристань рядом с ее домом в течение нескольких дней. Исступленный рывок в момент отчаяния… Этот неопытный юноша знал, как занять место в жизни женщины. Она испытывала к нему непонятное сострадание и симпатию. Он знал, как призвать свою самку. Однако насколько нужно быть одиноким, чтобы окликать ее с такой силой и упорством? По меньшей мере, нужно выкинуть из головы абсолютно все.
Дворец оказался совершенно не таким, каким Нуран его себе представляла. В нем не было ничего исключительного — просто полуразрушенный дом. Мурад Четвертый построил для своей возлюбленной почти обычный маленький дом. Им бы с Мюмтазом такого хватило. Когда она подумала об этом, дворец начал ей нравиться. Ей захотелось выучить его план, вдруг когда-нибудь понадобится. По крайней мере, когда сегодня ночью она будет думать о Мюмтазе, лежа в постели. Мюмтаз рассказал, что часть основного здания, обращенная к морю, должно быть, находилась там, где они стояли. «Может, рощица наверху раньше была садом дворца». Если нет, то все равно было очевидно, что на месте этого сооружения прежде красовался дворец гораздо больше.
Нуран бродила по комнатам, пытаясь читать надписи на стенах, словно бы рассматривая свой призрак в старых зеркалах. Во всем чувствовался чудный запах прошлого. Это был наш собственный запах в истории, насколько мы были сами собой. То был истинный эликсир, полученный через перегонный куб прошлого, и Нуран смаковала его. Фантазия Мюмтаза работала по-другому. Он мысленно одевал Нуран в костюм красавицы из прошлого, одалиски эпохи Мурада Четвертого. Драгоценные камни, шали, расшитые серебром и золотом ткани, венецианские кружева, туфельки розового и персикового цвета… Вокруг лежало множество подушек. Он рассказал о своих фантазиях молодой женщине.
