Но история всегда превосходит масштабами нарратив консенсуса; смею сказать, что она в той же степени может считаться нарративом разногласий и трений. Сочетание успехов и неудач, порядка и беспорядка занимает центральное место в работе Булла. Как следует из названия его книги, история в любой момент времени и в любую эпоху представляет собой результат взаимодействия сил общества и анархии, порядка и беспорядка. Именно баланс между этими силами, между обществом и анархией, определяет доминирующий характер всякой эпохи.
Налицо полезная «фреймовая» концепция для приближения к постижению мира. В любое мгновение она обеспечивает нам «скриншот» реального положения дел. Если мы располагаем достаточным количеством таких «скриншотов» за прошлые дни, месяцы и годы, то перед нами разворачивается «живая картина» мировых трендов.
Прежде чем углубляться в рассуждения, следует определить необходимые условия существования порядка. Здесь я хочу снова обратиться к Генри Киссинджеру и его ранней книге «Восстановленный мировой порядок»
[14].
Эта книга была опубликована около шестидесяти лет назад, она опиралась на докторскую диссертацию Киссинджера (вероятно, тут любой выпускник или аспирант поневоле призадумается). Изобилующая яркими портретами персонажей, эта чудесная книга мечется, если угодно, между конкретными историческими событиями и крупными панорамами и выводами. Киссинджер пишет о построении нового международного порядка, о мире, который в значительной степени возродился после революций и наполеоновских войн конца восемнадцатого и начала девятнадцатого столетий. Это история международного, то есть европейского, порядка, утвержденного на Венском конгрессе – на представительном собрании 1814–1815 годов, когда министры иностранных дел Великобритании, Франции, Пруссии, России и Австро-Венгрии вместе формировали будущее Европы; этот установленный порядок сохранялся на протяжении большей части девятнадцатого столетия.
Венский конгресс заслуживает внимания как один из первых примеров международных усилий по обеспечению мира и стабильности. Его итогом стало немалое количество территориальных соглашений и обменов территориями наряду с признанием легитимности новых режимов и многим другим. При этом стоит также отметить то, чего на конгрессе не удалось добиться. Пускай конгресс действительно гарантировал мир Европе на несколько десятилетий вперед, однако в конечном счете этот мир был уничтожен революционными движениями в странах – участницах собрания (или по соседству с ними), а изменившийся баланс сил отразил возвышение Пруссии (позже – объединенной Германии) и постепенное угасание и окончательное исчезновение ряда империй. Важно подчеркнуть этот факт, поскольку он напоминает о том, как порядок может погибнуть и превратиться в свою противоположность.
Провести деконструкцию концепции порядка, вычленить из нее наиболее существенные элементы весьма полезно. Одним из важнейших элементов порядка является понятие «легитимности», которую Киссинджер определяет как «международное соглашение о характере эффективных договоренностей и о допустимых целях и методах внешней политики»
[15]. Легитимность, понимаемая таким образом, оказывается опорой порядка, ибо она не просто устанавливает правила международных отношений – чего и как следует добиваться, а также способы фиксации и изменения самих указанных правил, – но и отражает степень признания правил теми, кто обладает реальной властью.
Кроме того, чрезвычайно важным для концепции порядка и для концепции легитимности является фактор, который выглядит, скажем так, гораздо менее интеллектуальным. Позвольте вновь процитировать: «Никакой порядок не может чувствовать себя в безопасности без физических гарантий защиты от агрессии»
[16]. Тем самым Киссинджер, писавший, напомню, шестьдесят лет назад о совершенно ином мире, ясно давал понять, что порядок зависит как от наличия правил и договоренностей, регулирующих международные отношения, так и от баланса сил.
У Булла и Киссинджера много общего. Обоих заботит прежде всего порядок в отношениях между государствами, особенно крупными державами той или иной эпохи. Порядок отражает степень признания теми, кто обладает реальными властными полномочиями, существующих договоренностей или правил ведения международных дел, а также признания дипломатических механизмов внедрения и изменения этих правил. Вдобавок порядок отражает способность ведущих держав решать проблемы других стран, которые не разделяют их точку зрения. Беспорядок же, как объясняют Булл и Киссинджер, показывает стремление тех, кто не удовлетворен существующими договоренностями, изменить эти договоренности, в том числе посредством насилия. Последнее замечание вряд ли вызовет удивление. В конце концов, соперничество великих держав, конкуренция между ними и конфликты великих держав составляют большую часть того, что принято считать мировой историей. Так, безусловно, было в двадцатом столетии, которое ознаменовалось сразу двумя «горячими» мировыми войнами – и третьей войной, которая, по счастью, оставалась преимущественно холодной.
Следовательно, можно трактовать порядок как отражение усилий государств по противодействию применению военной силы для достижения внешнеполитических целей. Отсюда вытекает и восприятие порядка как уважение суверенитета других государств и позволение им (их правительствам и лидерам) делать что угодно в пределах своих границ. Перед нами наиболее распространенная точка зрения на классический образец порядка. Исходная посылка в данном случае такова: главной целью внешней политики любого правительства должно быть воздействие на внешнюю политику других правительств, а не на сами общества, во главе которых стоят эти правительства. Как будет обсуждаться ниже, такое определение порядка не является общим для всех; наоборот, оно слишком широко для тех, кто не признает существующих границ, и недостаточно широко для тех, кто пристально следит за происходящим внутри границ, где бы те ни пролегали.
* * *
Возникновение классического мирового порядка, описанного выше, обычно связывается с подписанием Вестфальского договора 1648 года, положившего конец Тридцатилетней войне – частично религиозной, частично политической внутри национальных границ и местами трансграничной, – что бушевала на большей части Европы на протяжении трех десятилетий. Этот договор стал своего рода прорывом, поскольку ранее беспорядки и конфликты, спровоцированные частым вмешательством в дела соседей, являлись нормой. Вестфальский порядок опирался на баланс сил и подразумевал сосуществование независимых государств, которые не вмешиваются во «внутренние дела» друг друга.
[17]
