При этом политика в отношении Ирана не может быть одномерной и сводиться исключительно к ядерной программе, даже учитывая всю ее важность. Ведь соглашение по этой программе не затрагивает большинство аспектов той проблемы, которую олицетворяет собой Иран; быть может, оно даже усугубило имеющиеся трудности, предоставив Ирану ресурсы, в которых ранее ему было отказано. Иран не является ведущим мировым игроком, но это по любым меркам крупная региональная держава. Лишь Израиль и, в меньшей степени, Саудовская Аравия и Турция способны конкурировать с ним на Ближнем Востоке. Вдобавок Иран – очень сложный и проблематичный партнер, государство, где власть разделена (что сильно затрудняет переговоры), где крепка идеология, где имеется обученная и умелая армия; у него есть несколько союзников и связи с шиитским населением всего региона.
Следует учитывать и тот факт, что Исламская Республика, которой скоро исполнится сорок лет, достаточно прочно стоит на ногах. Политика, нацеленная на трансформацию этого государства, будет оторванной от реальности; появление со временем более умеренного Ирана, конечно, возможно, но нельзя рассчитывать на это как на данность. Наиболее разумной политикой будет, как видится, разновидность той, что предлагалась выше во взаимоотношениях США с Китаем и Россией: выборочное сотрудничество (скажем, в Афганистане, где уже имеется положительный опыт в прошлом) и дипломатия (по ядерной программе) в сочетании со сдерживанием, при необходимости через санкции, через помощь соседям Ирана или через применение военной силы, если действия Ирана будут угрожать национальным интересам США в регионе.
Третий аспект ближневосточной политики касается Израиля. Здесь недостаточно сохранения на прежнем уровне или выборочного наращивания объемов военной, экономической и разведывательной помощи. Необходимо налаживание и поддержание консультативного взаимодействия по множеству вопросов, от Ирана и предотвращения нуклеаризации региона до обсуждения потенциальных последствий кризиса государственности, скажем, в Иордании или Саудовской Аравии. США уже ведут с Израилем стратегический диалог, но, как и почти все подобные диалоги, этот процесс перешел в ведение бюрократов. Ранее я отмечал, что страна, в названии которой содержится слово «демократическая», редко является таковой; то же самое верно применительно к диалогам, которые характеризуются как стратегические. Напротив, реальное стратегическое сотрудничество обычно осуществляется вне рамок официального диалога. Например, в январе 1991 года президент Джордж Буш-старший убедил премьер-министра Израиля Ицхака Шамира не принимать ответных мер против Ирака даже после того, как иракские ракеты упали на Тель-Авив. Президент говорил, что Израиль должен доверять Соединенным Штатам Америки и тем действиям, которые предпринимают США, считать, что Америка поступает правильно, защищая интересы Израиля наряду со своими собственными, тем способом, что был выбран. Это была экстраординарная просьба; не менее экстраординарной оказалась готовность Израиля ее удовлетворить
[194]. Обеим странам нужно стремиться к восстановлению такого доверия, учитывая обилие реальных и потенциальных сложностей в регионе, от ядерной программы Ирана до краха власти в Иордании или Саудовской Аравии.
Четвертый аспект ближневосточной политики связан с применением военной силы. Мне представляется, что не следует исключать военное вмешательство как таковое. Интервенции того или иного рода полезны для достижения различных целей, в том числе для защиты дружественных стран от внешней агрессии, для отражения нападений террористов, для соблюдения условий нераспространения и предотвращения применения (или попадания к террористам) оружия массового поражения, для преодоления гуманитарных кризисов и их последствий, для поддержания свободного судоходства и для защиты нефтеносных районов. Однако важно помнить вот о чем: всякое точечное применение военной силы (в моей терминологии «война по выбору») должно быть оправданным. Во-первых, издержки военных действий должны быть меньше издержек на отстаивание соблюдения прав человека, а также экономических, дипломатических и военных расходов; во‐вторых, баланс между прогнозируемыми выгодами и издержками должен быть лучше, чем любой результат, достижимый за счет иной политики на протяжении какого-то разумного срока. Эти соображения остановили бы иракскую войну 2003 года и не привели бы к вмешательству Ливии, но обосновали бы пользу войны в Персидском заливе и нанесение карательных ударов после применения сирийским правительством химического оружия.
Не менее важно и то, чего не стоит включать в содержание ближневосточной политики. В ближайшей перспективе не нужно уделять сколько-нибудь пристальное внимание реформированию местных обществ, пускай оно остается желательным в принципе. Пожеланий вообще недостаточно для формирования внешней политики; существует четкое различие между желательным и существенным. Кроме того, любые намеченные действия, будь то военные или иные, должны подвергнуться предварительному тесту, описанному выше, а именно, оценке результатов и выгод (они должны перевешивать вероятные затраты и выгодно отличаться от плодов использования другой политики). Преобразования ближневосточных обществ не отвечают ни одному из названных критериев
[195].
Опять-таки я не призываю игнорировать то, что происходит внутри ближневосточных обществ. Могут возникать ситуации, когда некая форма гуманитарного вмешательства окажется оправданной. Такие страны, как Иордания и Ливан, заслуживают помощи, иначе им не справиться с потоками беженцев и с террористической угрозой. В менее сложных ситуациях полезным будет то или иное дипломатическое вмешательство, на государственном или частном уровне, дабы поощрить конкретную форму поведения и осудить другую. Так обстоит дело с Египтом, которому США помогают не столько из гуманитарных соображений, сколько для поощрения усилий по обеспечению социальной и политической стабильности. Во многих странах политическая повестка США должна предусматривать не «демократизацию» (и не проведение выборов, которые при отсутствии системы сдержек и противовесов и крепкой конституции чреваты антидемократическими результатами), а реформы, направленные на борьбу с коррупцией, расширение возможностей для женщин, стимулирование развития гражданского общества, установление главенства закона, модернизацию образования (от зубрежки к критическому мышлению), содействие развитию экономики, уменьшение роли государства и снижение зависимости от энергетического сектора. Подобные перемены сузят пропасть между правительствами и гражданами и сделают ближневосточные страны менее восприимчивыми к призывам радикалов. Со временем эти реформы могут заложить основу для постепенного перехода к более открытому обществу и политической системе с некоторыми или даже многими атрибутами демократии.
Также не имеет смысла рассматривать сохранение нынешних национальных границ в регионе в качестве насущной задачи. Напротив, разумнее заранее примириться с высокой вероятностью того, что Ближний Восток ожидает автономизация и что количество автономных районов рано или поздно совпадет с числом существующих государств. Это, безусловно, верно для Сирии, Ирака и Ливии, где правительства формально управляют территориями стран, но вряд ли контролируют эту территорию целиком на самом деле. Не исключено, что нормой здесь станут «кантоны», а не страны.
