Погребальный звон
На закате Тощий принес в Матеру известие, что бабушка при смерти, – доктор Риччарди полагал, что ей осталось несколько часов. Витантонио немедленно отправился в дорогу. Они шли всю ночь и весь следующий день, пробираясь лесами, где можно было встретить лишь кабана да изредка опытного путника. Печальное известие настигло их к вечеру в дубовой рощице вблизи Беллоротондо, где они остановились передохнуть и где их поджидала жена Галассо, чтобы подтвердить: синьора скончалась в полдень. Ожидая, пока стемнеет, чтобы войти в деревню, Витантонио услышал погребальный звон и понял, что бабушка ушла навсегда.
За полгода до того у Синьоры Беллоротондо обострился давнишний сердечный ревматизм, появившийся когда-то вследствие недолеченной ангины. Она уставала, даже просто пройдясь по комнатам палаццо, при малейшем усилии начинала задыхаться, но и лежать в постели было нельзя: дыхание окончательно затруднялось, и приходилось вставать, чтобы восстановить его. День ото дня ей становилось хуже. Отекли ноги, она исхудала сверх меры, но не слушалась кардиолога и пульмонолога, настаивавшего на переезде в столицу региона. К всеобщему удивлению, она послала за доктором Риччарди, хотя относилась к нему с недоверием из-за его политических убеждений, и спросила совета.
– Мой врач хочет отправить меня в Бари и сделать там кровопускание, которое якобы поставит меня на ноги, но я не попадусь на такую уловку. Я не дамся студентам, которые набивают руку на несчастных больных из поликлиники. Я не собираюсь никуда ехать. Вы ведь согласны со мной, доктор?
Доктор Риччарди уважал синьору, но никогда не боялся. Напротив, он находил удовольствие в жарких диалектических беседах, которые они вели в свое время, обсуждая итальянскую политику.
– Вопрос не в том, чтобы лечиться там или здесь, госпожа Анджела, но ваша болезнь требует немедленного вмешательства. Я никогда не прописал бы вам кровопускание, но, быть может, вам самой стоило бы прописать его себе.
Бабушка прекратила сопротивление, покорилась приезжему врачу и неуклонно, хотя и нехотя соблюдала его предписания, чтобы победить болезнь. Тот ничего ей не навязывал, просто напоминал, что рекомендует то же лечение, что и больным из знатных семей в европейских столицах. Синьора Беллоротондо не собиралась отступать перед столь обычной болезнью, так что терпеливо позволяла врачу из Бари пускать себе кровь, всегда под неявным наблюдением доктора Риччарди, и быстро пошла на поправку.
Дни напролет – с появления первых лучей солнца и до заката, а часто и дотемна – бабушка проводила на застекленной террасе, выходящей в сад, – в постели, лежа на спине, она задыхалась. Она сидела в кресле и смотрела на сад, находя утешение в терпеливом наблюдении за тайной жизнью растений и в ежевечерних визитах Донаты. Когда та уходила, бабушка разговаривала сама с собой и вела долгие споры с Создателем, сетуя, что осталась одна в палаццо, где жизнь исполнена ностальгии и становится ей в тягость. Бабушка скучала по Джованне, любимой внучке, – та жила далеко от Италии, и непохоже было, что она вскоре вернется, – и по Витантонио, которого в конце концов полюбила больше, чем родных внуков.
Постепенно она приободрилась, но по-прежнему не выходила из дома и целыми днями грелась в лучах солнца, проникавших сквозь остекление террасы. Она сидела в кресле и смотрела на облетевшие деревья в декабрьском саду, когда пришло известие о гибели Марко и Джованни на Дону, в далекой России. Это подкосило ее: синьора Анджела вдруг почувствовала, что устала от жизни, и прекратила лечение.
Она всегда была строга к сыновьям, находя их спесивыми и слабохарактерными, но понимала, что это не только их вина. Конвертини были чересчур требовательны к своим отпрыскам, которым никогда не удавалось оправдать все возлагаемые на них надежды. Когда они были маленькими, отец не разговаривал с ними – не затыкал их, но и не слушал, думая только о делах, и в конце концов сыновья привыкли к этому и смирились с собственной незначительностью. Они могли бы лучше подготовиться к тому, чтобы усилить семейную империю, но удовольствовались выгодной женитьбой или эксплуатацией крестьян в унаследованных от отца или от брата Антонио поместьях. Никто из них никогда не мучился угрызениями совести, получив часть земель Антонио в обмен на исполнение каприза Франчески, желавшей во чтобы то ни стало оставить Витантонио и Джованну на попечение бедной крестьянки из Матеры. Они находили это странным, но в остальном их все устраивало.
Антонио был другим. Старший сын Конвертини рос при матери, она предъявляла к нему не меньше требований, но в то же время поощряла его и с самого детства оказывала ему предпочтение – до тех пор, пока Антонио не решил отправиться добровольцем на войну и она не перестала с ним разговаривать. И Анджела Конвертини все горше и горше раскаивалась в этом, жалея, что упустила последние четыре года жизни первенца, единственного из сыновей, которого по-настоящему любила. Уж больше двадцати лет минуло, а она еще не оправилась от удара, и сейчас у нее не было сил пережить смерть других сыновей. Может быть, она и не любила их так, как Антонио, но это были ее дети, и она не могла представить себе, как они умирают в холодном краю на другом конце Европы. Мысль об этом мучила ее невыносимо.
Не могла она смириться и со смертью внуков. За два года войны она потеряла пятерых: один погиб в походе во Французские Альпы, другой – при осаде порта Тобрук на севере Африки, еще двое – недалеко от Янины в Северной Греции и последний – на борту «Бартоломео Коллеони», военного корабля, прикрывавшего высадку немцев на северо-западе Крита и потопленного австралийским крейсером. Во всех этих несчастьях сыграла свою роль бездарность военачальников. Принцы, графы и маркизы без признаков необходимых для того способностей руководили войсками совместно с фашистскими главарями, добившимися высоких постов благодаря своей беспринципности и неразборчивости в средствах. Большинство отличалось неумеренными личными амбициями вкупе с презрением к жизни подчиненных. Им обещали быструю победу, но теперь армии вязли на всех фронтах, засевая поля сражений трупами.
В конце 1942 года бабушка жила с ощущением, что ее мир рушится, и когда до нее дошла весть о смерти Марко и Джованни на Дону, она решила, что достаточно пожила. Она отмерила себе еще несколько недель – лишь для того, чтобы умолять небеса даровать ей возможность проститься с Джованной и попросить у нее прощения. Но самая близкая ей внучка не давала о себе знать, и, поняв, что чуда не произойдет, бабушка перестала бороться. Дыхание стало еле заметным, лицо приобрело голубовато-бледный оттенок; она угасала, как лампада, в которую забыли подлить масла. Через два месяца бабушка умерла.
Если подходить к Беллоротондо с юга, с высот Альта-Мурджи, кладбище оказывается ровно на противоположном краю деревни. Его окружает стена из беленого камня, вдоль которой с внутренней стороны бегут дорожки, ведущие к скромным захоронениям в нишах, а ближе к центру высятся мавзолеи влиятельных семей округи. Издалека, сквозь плотные заросли дикого кустарника, видна только часть ограды да апсида кладбищенской часовни, окруженной высокими кипарисами – под стать тем, что растут по обочинам дороги, ведущей на кладбище из деревни. Как раз с этой стороны и подошел Витантонио. Перепрыгнув через стену, он подыскал укрытие, семейный склеп Рагузео, откуда хорошо была видна усыпальница Конвертини, и стал ждать. Витантонио был уверен, что покойные Рагузео простят ему вторжение, ведь он дружил с их потомком Паскуале.
