Свидетели возлагали основную вину на двух гражданских – двух фашистов, которые призывали итальянских и немецких солдат к жестокости и беспощадности. От одного только воспоминания об этих двоих женщины, видевшие, как те произносят пламенные речи перед солдатами, трепетали от страха. Женщины рассказали, что подстрекателей было двое – великан с гнилыми зубами и молодой мужчина, одетый в черное.
По мере того как Витантонио и его спутники продвигались на север, они узнавали о новых случаях беспричинной жестокости немцев – и всегда при активном участии каких-нибудь итальянских военных, верных своим бывшим союзникам, которые теперь превратились в оккупантов. Вскоре друзья также убедились, что в самых ужасных историях всегда были замешаны двое неизвестных, спровоцировавших бойню в Матере и в Рионеро. Слава бежала впереди бандитов. По всей округе появления этих двух фашистов боялись так же, как прихода немцев. Когда через два дня Англичанин и его отряд прибыли в Асколи-Сатриано, завязалась первая перестрелка с вражеским арьергардом. Небольшой отряд немцев задержался на одном из холмов, чтобы обстрелять из мортиры беззащитное поселение. Когда отряд Англичанина заставил их отступить, было уже слишком поздно: артиллерийский огонь унес десять жизней. И все десятеро – мирные жители.
– Мы уже несколько дней тщательно распределяем еду, у нас почти ничего не осталось. Увидев, что немцы собираются грабить дома и амбары, мы возмутились, а им это не понравилось. С ними были двое итальянцев, которые стали говорить, что нельзя этого так оставить, и немцы решили обстрелять нас из пушки.
Друзья без сил опустились на землю, прислонившись спиной к стене первого деревенского дома, лишь Витантонио перешел через улицу и сел один, напротив остальных. На фасаде дома, чуть выше тени, которую отбрасывали головы его товарищей, кто-то написал лозунг: «Да здравствует Бадольо и да здравствует король!» Витантонио сплюнул. Ему было физически плохо от того, что он снова опоздал и не подоспел вовремя, чтобы спасти людей; он так яростно ненавидел зачинщиков этой бойни, что желал только одного – встретиться с ними лицом к лицу и заставить жизнью заплатить за свои преступления. Уцелевшим жителям Асколи было очевидно, кто виноват:
– Оба негодяя – местные, южане. Наверняка из окрестностей Бари или долины Итрии. Один – великан с черными зубами, гнилыми от злобы, которая разъедает ему нутро, а другой еще хуже – холодный, жестокий, бездушный. Как будто это для него игра: с ног до головы одет в черное и требует называть себя Черным Рыцарем.
Услышав это имя, Витантонио скорчился, словно от удара под дых. Он говорил себе, что этого не может быть, но пришлось признать: он давно уже подозревал… Витантонио облокотился о каменную изгородь и живо вспомнил вечер в саду палаццо в день конфирмации.
– А ты научишь меня драться? – спросил тогда Франко.
– Чего это ты? Драться не учат. Если ты прав, просто дерешься – и все, – ответил он кузену.
Потом мальчики стали играть с деревянными мечами, которые Тощий сделал для них на фабрике. Витантонио набросил на себя обрывок белой простыни вместо плаща и сказал:
– Я рыцарь Федерико из замка Кастель-дель-Монте! Я иду в Крестовый поход!
– А я Черный Рыцарь. Если я одержу верх, твой народ погибнет от огня и меча, – ответил Франко, сделавший себе плащ из черной бабушкиной шали.
В ту ночь Витантонио не мог уснуть. Как и в последующие. Он пытался вернуться в прошлое, сотканное из игр и невинных приключений в компании Франко и Джованны, но новые и новые воспоминания уводили его в противоположном направлении, свидетельствуя, что только он один отказывался видеть правду, которую знали все вокруг и пытались донести до него. Мысленно он перенесся в последний год в Бари, в тот день, когда он сбежал с уроков и спустился в порт, чтобы попрощаться с Джокаваццо, отправлявшимся на войну в Эфиопию.
Тот курил у трапа, поставив правую ногу на швартовочную тумбу. Они обнялись, и бывший школьный соперник в последний раз в шутку поддел его:
– Ну что? Не хочешь с нами? Смотри, пожалеешь. Здесь нам нечего делать, сплошная нищета.
– Что я там забыл? К тому же, думаешь, вы еще подоспеете вовремя? Говорят, война скоро кончится.
– Мы высадимся в конце апреля, ровно к решающему штурму Аддис-Абебы. Войдем в столицу и отпразднуем победу торжественным маршем. Ты все пропустишь, а жаль. С твоим сложением ты хорошо смотрелся бы на фотографиях, которые перепечатают все итальянские газеты, чтобы увековечить триумф нашей армии. Я до сих пор не понимаю, как это самый храбрый и сильный парень из класса хочет стать бедняцким адвокатом в этой несчастной Апулии, а главный хлюпик и придурок, твой двоюродный брат, на все готов, лишь бы его взяли в чернорубашечники.
Витантонио вопросительно взглянул на Джокаваццо.
– Разве я никогда тебе не говорил? Он вступил в «Добровольную милицию»
[45]. Якшается с ребятами, которые жгут дома, где собираются диссиденты, и лупят антифашистов по деревням. В районе между Бари и Фоджей они сожгли дом и несколько штаб-квартир Крестьянской лиги.
– Я думал, что карательные экспедиции в прошлом. Что их больше нет.
– Они действуют не по приказу партии, а по собственному почину. Когда он не один и чувствует себя в безопасности, твой кузен лютует больше всех, но боец из него дерьмовый. Многие его товарищи по милиции записались добровольцами, как я, и уже сражаются в Эфиопии, но он струсил.
Джокаваццо закурил вторую сигарету, пристально посмотрел Витантонио в глаза и решил выложить все:
– Не понимаю твоего удивления. Еще скажи, ты не знал, что это он заложил Сальваторе, когда того избили.
Витантонио не стал дожидаться, пока корабль снимется с якоря. Товарищи пожали друг другу руки, и Витантонио поспешил уйти из порта. Назавтра была суббота и он уехал в Беллоротондо. Он добрался до палаццо к обеду, как раз когда Джованна и Франко ссорились в саду. Франко пытался обнять Джованну за плечи, и когда появился Витантонио, то стало ясно, до чего обрадовалась Джованна.
– Спаси меня от этого идиота. Сил уже никаких нет, – взмолилась она, бросаясь брату на шею.
Витантонио отстранил ее и направился прямо к Франко. Схватил его за плечо, толкнул в угол, за бабушкины азалии, и прижал к стене.
– Я не буду повторять дважды. По мне, выпендривайся сколько хочешь со своими дружками-чернорубашечниками, но держись подальше от Беллоротондо. Нравится знаться с фашистами из Неаполя, из Рима, откуда угодно – пожалуйста, но с этого момента подальше отсюда. Слыхал от своих дружков про confino, ссылку, когда высылают несогласных интеллектуалов? Так вот, сейчас я высылаю из Апулии тебя, и если через месяц ты еще не уберешься, я расскажу Вичино, что это ты заявил на Сальваторе. Сам знаешь, у них много родственников в горах и люди они отчаянные.
