– Все в порядке, – сказал Глеб. – Идем к хижине.
Взойдя на крыльцо, Глеб распахнул дверь, и они вошли.
– Опускаем носилки на пол, – распорядился Глеб.
Они опустили носилки со спящим мальчиком на пол, и матушка Евдокия с облегчением перевела дух. Она была совершенно измотана тяжелым переходом. Прихрамывая, она направилась к лавке, а Глеб прошел к двери и закрыл ее на дубовый засов.
Усевшись, Евдокия перевела дух и огляделась. Хижина была прочная и сухая, но выглядела страшно запущенной. В воздухе стоял запах затхлости и гнили, а пол, лавка и стол были загажены мышами.
Глеб отошел от двери. Он все еще чувствовал себя плохо, но теперь это была слабость выздоровления. Пес сразу же лег у порога, всем своим видом показывая решимость встретить незваных гостей острыми клыками.
Под такой защитой Глеб и матушка Евдокия невольно почувствовали себя уверенней.
– Мальчик! – воскликнула вдруг проповедница, вскочив с лавки. – Он открыл глаза!
Присев возле лежащего на полу мальчишки, Евдокия помогла ему приподнять голову и оглядеться. Худое личико его выглядело усталым. Темная челка прилипла к потному бледному лбу.
– Где я? – хрипло спросил вдруг он.
Лицо проповедницы осветилось радостью.
– Боже, он заговорил! Ты в Гиблом месте, мальчик. Тебе стало плохо, и вещунья велела отнести тебя сюда. Ты понимаешь, что я говорю?
Мальчик кивнул.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила Евдокия.
Мальчик улыбнулся и ответил слабым голосом:
– Не очень.
– Ты знаешь, куда нам идти дальше?
Он кивнул:
– Да.
– И куда же?
Мальчик поднял руку и указал вдаль.
– Туда… – хрипло сказал он.
Рука мальчика бессильно опустилась на хвойную подстилку, и он снова закрыл глаза. Евдокия взглянула на Первохода.
– Он показывал на мертвый город?
– Да, – ответил Глеб. Он присел рядом с мальчишкой, наклонился к нему и спросил: – Ты слышишь меня, малыш?
– Да, – пролепетал мальчик, не открывая глаз.
– Ты был в Кишень-граде? Ты прошел через него в одиночку?
Мальчик молчал. Глеб нахмурился и снова спросил, чуть повысив голос:
– Зачем мы туда идем? Что мы там ищем, парень?
Бледные губы мальчика разомкнулись, и он прошептал:
– Сумка.
Голова мальчика свесилась набок, и он вновь забылся сном. Глеб выпрямился. Обхватил пальцами подбородок и глубоко задумался. Евдокия поправила голову мальчика, взглянула на Первохода и сказала:
– Он упомянул какую-то сумку.
– Да, я слышал.
Евдокия немного помолчала, нервно кусая губы и о чем-то размышляя, потом снова посмотрела на Глеба и сказала:
– Могу я спросить тебя кое о чем, Первоход?
Он кивнул:
– Легко.
– Зачем ты пришел в Гиблое место? Что ты тут ищешь?
Глеб сел на лавку и вздохнул.
– Это долгая история. Если вкратце: я должен вернуть то, что забрал здесь.
– Забрал? У кого?
– В Гиблом месте находится старинное святилище. Называется Нуаран. В святилище есть черная плита с письменами. Эту плиту охраняют жрецы.
– Жрецы? – вскинула ломкие брови Евдокия.
Глеб кивнул:
– Да. Жрецы нелюдей. Они уверены, что надписи на плите оставил бог, который упал с неба.
– И что ты у них забрал?
– Камень, выпавший из плиты. На этом камне – недостающая буква.
– И ты отправился в Гиблое место, чтобы вернуть камень на место?
– Да.
– Гм… – Евдокия задумчиво нахмурилась. – И где находится святилище Нуаран?
Глеб усмехнулся:
– Спроси чего полегче. Я и сам толком не знаю. Меня туда принесла птица спуржун. Только не спрашивай, как это произошло, – рассказывать придется слишком долго.
Евдокия обдумала его слова и вдруг рассмеялась.
– Почему ты смеешься? – удивился Глеб.
– Потому что это смешно! – ответила Евдокия.
– Что именно?
– Ты идешь в святилище, но не знаешь, где оно находится. Я веду мальчика «туда, куда он хочет», но тоже не знаю, что это за место. Расскажи мы какому-нибудь здравомыслящему купцу о наших планах, он бы поднял нас на смех!
Глеб улыбнулся:
– Да уж. Но мы в Гиблом месте, матушка. А тут все не так, как за межой. Самая сложная и зыбкая цель может стать простой и доступной. А любая определенность – стать неопределенной и туманной.
Евдокия поднялась на ноги, но вдруг покачнулась и схватилась рукой за край стола. Глеб быстро шагнул к проповеднице и поддержал ее под локоть.
– Чащоба измотала тебя, – сказал Глеб. – В углу есть кровать. Она не слишком крепкая, но одну тебя выдержит. Попробуй уснуть.
– А ты? – вскинула бровь Евдокия.
– Я тоже посплю.
– Где?
– Здесь, на полу. Идем, я уложу тебя.
Глеб повел Евдокию к кровати. Матушка хотела было возразить, но противиться у нее не было сил. Тюфяк был пыльный и сильно погрызенный мышами, но матушка с наслаждением прилегла не него. Все ее тело ныло от усталости.
Уложив проповедницу и укрыв ее куском рогожи, Глеб предложил:
– Если хочешь, могу спеть тебе колыбельную.
Евдокия улыбнулась и качнула головой.
– Нет… Не хочу.
– И правильно делаешь, – кивнул Глеб. – Одна моя знакомая говорила, что от моего голоса дохнут кошки. Развлечение не для слабонервных. Ладно, ты спи, а я устрою себе лежанку на полу.
Глеб отошел от кровати, поправил на полу сумку и улегся на нее головой. Рядом с ним стояли носилки, на которых спал своим странным обморочным сном мальчик.
– А что, если темные твари проберутся в дом, пока мы будем спать? – спросила сонным голосом Евдокия.
– Мой пес почует их раньше, чем они приблизятся к хижине, – заверил ее Глеб. – Спи и ни о чем не беспокойся.
Глеб закрыл глаза. Муторно был на душе у Первохода. Неприятные предчувствия томили его и не давали дышать спокойно. Как всегда в трудные минуты, перед глазами у Глеба встало лицо охотника Громола.
«Громол, Громол, где же ты? – прошептал он про себя. – Мне так нужен твой совет. Без тебя мне никак не разобраться в том, что происходит».
Что бы ему сейчас ответил Громол?
