– Кто это?
– Госпожа Отеро. Она сделала признание. Причина проста – ей пришлось выбирать: потерять бенефис или покрывать вас. Отеро выбрала то, что ей выгодно. Бенефис – это высшая ценность. А режиссеров – как собак нерезаных. В вашем случае – порезанных. И заклеенных пластырем.
Сжатые кулаки воткнулись в лоб. Черенок вилки чуть было не угодил в глаз. Вронский пребывал в глубоком отчаянии. Его можно было понять, не каждого так подводит женщина, которой отдаешь весь талант. И не только талант.
– Конец… Позор… Занавес… Гадина… – бормотал он.
Ситуация достаточно созрела, чтобы пожинать плоды.
– Готов вам помочь, Михаил Викторович, – сказал Ванзаров. Оставалось подождать, пока сказанное достигнет мозгов режиссера.
Вронский прижал кулаки к галстуку, так и сжимая вилку.
– Вы меня не арестуете?
– Если проявите благоразумие…
Преображение было стремительным. Уже знакомая вилка полетела в стол, Вронский пригладил пробор. Теперь он был воплощенное послушание.
– Разумеется, конечно, все, что потребуется…
Для начала Ванзаров выложил на стол три фотографии. Вронский почти сразу указал на Карпову.
– Она приходила прослушиваться, – торопливо сказал он и даже постучал пальцем по снимку.
– Когда это было?
– Довольно давно… Позвольте, в конце зимнего сезона… Ну да, в начале апреля…
– Помните ее имя?
От натуги лоб Вронского прорезала морщина.
– Что-то такое простое, деревенское…
– Судакова, Карасева… – начал перечислять Ванзаров.
– Вспомнил: Карпова! То ли Ирина, то ли Марина…
– Зинаида…
– О, вы правы!
– Чем закончилось прослушивание?
Вронский даже плечами пожал.
– Разумеется, ничем. Голос слабый, таланта никакого. Никаких надежд…
– Она обещала, что возьмет уроки пения?
– Да, вы правы, – обрадовался Вронский. – Такая наивность: за месяц исправить то, чего не дала природа… Я не мог лишать ее последней надежды, разрешил прийти в середине мая. Там уже все равно было бы поздно: труппы на лето набирали в апреле…
– Почему же не узнали ее на опознании?
– Но это невозможно! У нее лицо как высохшее яблоко! Как тут узнать живого человека…
– Во что она была одета?
– Очень скромное платье, да и только…
– Вуалетка на лице?
– Что вы, она для этого слишком проста…
Ванзаров в который раз призвал золотую бабочку.
– Это было у нее приколото на блузку?
Режиссер потупился. И боролся с собой.
– Да, была брошь… – выдавил он. – Так не шла к ее примитивному наряду.
– Но вы не узнали брошь, чтобы не выдавать мадемуазель Кавальери, – закончил Ванзаров.
Вронский был раздавлен, но держался:
– Я не предатель… Как некоторые… Посчитал невозможным накануне великого бенефиса подвергать Кавальери опасности…
Чтобы затянуть паузу, Ванзаров долго и со значением собирал фотографии, сбивая их вместе. Напряжение росло.
– А теперь, Михаил Викторович, самое главное, – сказал Ванзаров таким тоном, от которого похолодела бы и мраморная статуя. Не то что живой режиссер. – Зинаида Карпова была повешена. Причем сама сунула голову в петлю, вероятно доверяя шутке близкого человека…
– З-з-зачем мне это знать…
– При вскрытии было обнаружено, что на момент смерти, а это середина мая, Карпова была на втором месяце беременности. А незадолго до смерти у нее было половое сношение…
Под взглядом Ванзарова Вронский начал медленно отодвигаться к спинке стула. Дальше двигаться было некуда – стул не пускал.
– Это не я… Поверьте, это не я… Мне это не нужно… Зачем… Это не я…
– Тогда кто?
Наверняка Михаил Викторович был неплохим режиссером: он умел чутко реагировать на ситуацию. Осознав, что его не обвинили в совращении Карповой, он сразу перешел в атаку.
– Не ищите далеко, господин Ванзаров, – уже уверенней заговорил он. – Вам этого не скажут, тайны «Аквариума» берегут от посторонних. Но мне терять нечего… Так вот вам пример. Феденька Морев знает толк в молодых певицах. И так он их знает, что раза три откупался от барышень, которые приходили с пузом. Не без помощи Александрова, тот его покрывает… Другой пример: наш франт Николай Глясс. Кажется, само достоинство. Только под этой оболочкой ложь. Глясс на юных звездах не останавливается, разнообразен во вкусах… Тоже барышень невинных брюхатил. Оттого и расширил предпочтения. Но привычки не поменять…
Образованная публика считает, что в воровском мире – грязь. Да, воры живут в физической грязи, немыты, начесаны, завшивлены, особенно на каторгах, в дрянной одежонке, дырявых ботинках. Но нет у них грязи душевной. Той, что замаран театр. Может быть, в сравнении с театральным миром мир воровской невинен как овечка…
О чем-то подобном размышлял сейчас Ванзаров.
– Для таких обвинений нужны доказательства, – сухо сказал он.
– Доказательства? – Вронский задумался. – Как прикажете… Федя Морев наверняка крыл что есть мочи Лину Кавальери: и бездарность, и мерзавка, и до денег жадна. Самых последних слов удостаивал. Разве с пылью дорожной не смешал… Было?
Ванзаров промолчал.
– А причина проста до удивления: в прошлом году Федя вложил все деньги, чтобы привезти с гастролями Кавальери. Вложил в афиши, билеты и тому подобное. Билеты раскупили, она не приехала. И осталось ему, бедному, только стреляться, весь капитал потерял. Если бы Александров к себе не взял, конец пришел бы Федору Петровичу… Вот такой он, театр, с изнанки…
На сегодня Ванзаров узнал достаточно. Не простившись, он встал из-за стола и ушел из ресторана. Вронский же выпил подряд три бокала вина. И никак не мог напиться. Так что приказал официанту сбегать за новой бутылкой.
21
Так хорошо и спокойно только за обеденным столом у маменьки и на диване в своей квартирке на Садовой. Ванзаров под пытками не признался бы, что любит кабинет и лабораторию Лебедева романтической любовью мальчишки, попавшего в лавку чудес.
В царстве российской криминалистики было на что посмотреть. Штаб Лебедева размещался на набережной реки Фонтанки, на третьем этаже Департамента полиции. В отдельной комнате располагалось антропометрическое бюро и картотека. А через стенку находилась лаборатория-кабинет.
За годы службы Аполлон Григорьевич с жадностью пчелы собрал у себя бесчисленное количество образцов холодного и огнестрельного оружия, тканей, улик, таблиц, результатов анализов, химических порошков, чучел, черепов, стекол и бутылок, марок табака и папирос, заспиртованных органов, чудовищных фотографий жертв и фотопортретов с виду невинных созданий. Имелся у него даже скелет в полный рост. Про последний ходил слух, что Лебедев выварил его из глупого пристава. Каждый экспонат попал сюда с места преступления. Они располагались без видимой системы, но, когда Лебедеву было надо, он довольно быстро находил любую вещь.
