Ванзаров сказал, что хотел проверить, как артист видит зал с крайней точки, на которой стояла Кавальери, когда упал мешок. И пошел к Лебедеву, как к спасению. Аполлон Григорьевич друг, но рассказывать ему о голосе нельзя. Он и так издевается над психологикой. Стоит дать повод, так ведь проходу не даст: будет поминать «слуховую галлюцинацию» при любом удобном случае. С голосом придется разбираться в одиночку.
Ванзаров знал, что это будет нелегкий поединок.
Тот же год, август, 25-е число (вторник), спектакля опять нет
Вовсе не дело красивой женщины предаваться труду, сидеть над книгами, как не дело грести, участвовать в гонках, править автомобилем.
Лина Кавальери. L’art d’être bell
1
Призракам было неуютно. Призраки сторонились этой квартиры. Где живут разум с логикой, им делать нечего. Честно говоря, кроме разума и логики, тут мало что водилось. Дверь можно было не запирать: брать нечего. Не нашлось еще сумасшедшего вора, который рискнул бы поживиться в ней. Воровской мир обходил эту квартиру стороной. Не из страха – из уважения.
Квартира находилась на третьем этаже обычного доходного дома, каких множество понастроено в Петербурге жадными домовладельцами. Окна выходили на шумную Садовую улицу и садик князей Юсуповых. Зимой можно было наблюдать за катанием на коньках по замерзшему пруду, а летом за неспешными прогулками по тенистым дорожкам. Вот только жилец квартиры не имел счастья глядеть в окно, гоняя безделье. Он приходил сюда, чтобы выспаться на диване, почитать на диване или выпить холодного чаю. Утро начинал с обливания ледяной водой, растирания сухим полотенцем и облачения в чистую сорочку. Грязи во всех разнообразиях Ванзаров избегал.
После гигиенической процедуры он отправлялся в ближний трактир, где всегда был готов завтрак. Затем шел пешком на Офицерскую улицу, на службу. Копить деньги и вещи не умел. Всех ценностей – книжный шкаф, как бочка набитый книгами. Два неразобранных чемодана, что так и стояли в прихожей, вместили лишь каплю библиотеки. До того чтобы самому мести пол и вытирать пыль, впрочем как стирать и гладить белье, Ванзаров, конечно, не опускался. Убиралась у него жена дворника, которая и носила белье прачке, возвращая чистым и наглаженным. Холостая жизнь, с воскресными обедами у матушки, была простой и ясной. Ванзаров не боялся одиночества. Он никогда не бывал один. С ним были его книги и мысли. Это сильно выручало.
Приехав из театра, он скинул пиджак, сорочку и сел напротив раскрытого окна. Белые ночи давно кончились. Ночь чернела последними звездами. Ванзаров закинул пятки на подоконник, балансируя на двух ножках стула. Стул был старый, но крепкий, как верный слуга, привыкший к чудачествам барина. Влетел холодный ветер с запахом скорой осени. Ванзаров смотрел на небо, на темный силуэт дворца, слышал редкое цоканье пролетки и уходил в мыслительные дебри.
Над Ванзаровым никто и никогда не имел власти. Служа чиновником сыска, он оставался свободным. Выполняя приказы, подчинялся в необходимых рамках. Своеволия не показывал, но перед начальством спину не гнул. Потому и не получал чинов и положенных наград. Как и прочие материальные богатства, это его мало занимало.
Хорошенькие глазки, которые часто сжимали ему сердце, тоже не посягали на свободу. Ванзаров готов был стать их рабом. Но рабом добровольным. Сам того желая и склоняя перед их красотой непокорную шею.
Голос отнял у него свободу. Голос отнял у него волю. Заставил делать то, чего он не хотел. Допустить этого нельзя. Чтобы победить врага, владеющего непобедимым оружием, врага невидимого, надо найти логическое объяснение тому, что произошло. Ванзаров не верил ни в мертвые души, ни в призраки оперетки. Пусть этими байками актеры себе голову забивают. Если голос был, кто-то пел. Живой и материальный. Пусть с невероятным талантом и силой. Но это – живой человек. Которого можно поймать и арестовать. Хуже всего, что применить психологику сейчас было нельзя. Секретный метод, который Ванзаров изобрел для личного пользования, заключался в простой идее: характер человека, набор его привычек и слабостей определяют логику его поступков, что он может или не может сделать в какой-то ситуации. Определив характер человека и допустимые границы его поступков, оставалось применить их к расследованию преступления. Метод был скорее искусством, чем наукой, недаром Лебедев проклинал его, но тот странным образом всегда приводил к результату. Быть может, потому, что действовал в паре с логикой.
Чтобы психологика заработала, нужен конкретный человек. Его не было. Был только голос, женский. Что сильно тормозило. Оставался один выход: задавать вопросы и находить ответы. Применить маевтику было не с кем. Ванзаров мысленно разделился.
Первый вопрос: чей это голос? Ответ только один: живого человека. Любой другой ответ отметается как неправильный. Но если это голос живого человека, женщины, великой певицы, что она делает ночью в театре? Как попадает в театр? Почему скрывает свой талант днем и раскрывает себя при пустом зале?
Ванзаров сравнил то, что испытал, с рассказами Морева, Глясса и профессора Греннинг-Вильде. Трудно предположить, что есть два разных голоса. Значит, мадемуазель Вельцева проникает в театр. И остается невидимой. Тогда зачем она пела Мореву и Гляссу? Такой талант не может быть непризнанным. Оба антрепренера готовы были давать сразу бенефис. Логическая цепочка кончилась развилкой: или голос не принадлежит Вельцевой, или смысл ее поступков выходит за границу понимания. Потому что настолько прост, что остается невидимым.
Выйдя из тупика, Ванзаров направился в другой проход лабиринта. Допустим, голос поет для людей театра. Для чего было петь ему? Чиновнику сыска дела нет до театральных интриг. И он не из пугливых. Смущало, что голос как будто заманивал в оркестровую яму. Падение могло закончиться неприятно. И хоть Ванзаров уже не раз умирал, бессмертие не было его главным достоинством. Чего же добивался голос? Почему голос смолк, как только появился Лебедев?
Звенья логики болтались в пустоте. Не решалась простая загадка: откуда пел голос? Как ему удавалось исчезнуть беззвучно на пустой сцене. Неужели театральный фокус: изобрели плащ для невидимки и пугают чиновников сыска? Тогда о нем наверняка должен знать Варламов.
А мелодия «Casta diva»? Призрак поет только эту каватину. Как и неуловимая мадемуазель Вельцева. Не слишком большой репертуар. К музыке Ванзаров относился сдержанно. Он умел отличить ноту «до» от ноты «си», знал классический оперный репертуар, но подумать не мог, чтобы убить вечер на концерт в филармонии. Отношения с музыкой у него не сложились в детстве, когда матушка делала из него скрипача. Случайно уронив скрипку в колодец, юный Ванзаров навсегда скинул цепи музыки.
Он тихонько напел мотив. Музыка красивая, нежная, томная, но и только. Ну, поет языческая жрица Норма молитву языческим божкам. Мило, да и только. Голос делал ее магическим заклинанием. Для чего? Логика перемалывала пустоту.
Среди пустоты ночной ветерок шепнул словечко. Ванзаров спросил логику: а ты куда смотрела? Логика потупилась. Чего проще поверить театральной легенде: голос призрака предвещает неприятности. Это, конечно, глупость. Но в изнанке любой глупости кроется смысл. Надо только уметь вывернуть глупость. Ванзаров вывернул и увидел, что мыслительные дебри выводят на узкую тропинку. Еле заметную и тонкую, идти по ней придется с осторожностью. Что там, в конце, еще не ясно. Но логика уже взяла след. В самом деле, можно предположить: голос пел для него, Ванзарова. Как видно, у голоса были особые намерения. И причины. Материальные и очевидные. Мысли продолжали вертеть бешеный хоровод. Он не заметил, как сполз в дремоту.
