– Господин Александров, поясните о поющем призраке вашего театра, – будто не слыша дружелюбного обращения, сказал Ванзаров.
– Я скажу вам, чей этот голос…
– Буду благодарен…
– Это голос фантазий Морева… Федор Петрович что-то слышал с пьяных глаз и разнес на весь театр. Теперь все боятся на сцену выходить…
– Варламов слышал.
Хозяин отмахнулся.
– Нашли кому верить. Он не такое наплетет. Больше ведь никто не слышал!
Ванзаров не стал испытывать Александрова на прочность: скажешь, что сам слышал, так ведь решит, что издевается чиновник сыска.
– Слух о призраке появился с конца января. До этого ничего подобного не было?
– И что с того? В театре все время что-то случается…
– Городовой Халтурин слышал нечто подобное…
Выражение лица Александрова говорило: вы бы еще пьяного извозчика допросили, они тоже всякие голоса слышат.
– Мадемуазель Вельцева просила ангажемент?
Александров брезгливо поморщился:
– Кто еще такая? Первый раз слышу… Что за провинциальная переделка великой Вяльцевой… Очередная этуаль?
– Постараюсь больше не беспокоить ваших звезд, – сказал Ванзаров и быстро ушел со сцены.
Курочкин возник рядом с ним буквально из воздуха. К таким его появлениям было трудно привыкнуть. Филер владел особым искусством, которое вызывало испуг на неподготовленные души: оказываться вне поля зрения. Приему этому Афанасий обучал всех агентов, но по-настоящему владел им только он. Ванзарову было доложено: Диамант уже занял позиции. Это Ванзарова интересовало мало. Ему нужно было знать, в котором часу вчера из театра ушли Морев и Вронский. Открыв филерский блокнот, Курочкин зачитал: объект наблюдения Старик (Морев) вышел в 4.53, объект наблюдения Франт (Вронский) отбыл в 5.22. И вполне бы успел к обеду в «Париже». Оставалась маленькая надежда, что наблюдательность Курочкина не имеет границ. Ванзаров показал снимок Савкиной. Афанасий долго вглядывался и признался: вроде бы проходила. Но задачи не было ее вести. Час появления филер мог назвать очень примерно: раньше пяти.
Чтобы не повторить ошибки, Ванзаров вынул снимок Фальк и просил запомнить накрепко. Для этого Курочкину надо было всего лишь взглянуть, закрыть глаза и занести лицо в копилку образов. Наверняка безразмерную. Приказ дан был необычный: если барышня появится у театра, любой ценой задержать ее и не дать войти. Лучше без скандала и криков. Если не получится – хоть руки крутить. Курочкин был так вымуштрован, что не стал уточнять, зачем это надо. Сыск сказал «надо», филер ответил: «Есть!»
Закончив с филером, Ванзаров вернулся на сцену, где творилось что-то неладное. Александров покачивался, схватившись за голову, как будто готов был рухнуть. Под ним стоял Лебедев на одном колене. Он крепко держал Платона, который бился в конвульсиях, будто хотел исторгнуть в кашле тяжелый булькающий звук.
– Тихо, тихо, терпим, сейчас подействует, – приговаривал Аполлон Григорьевич.
Действительно, судороги и позывы стихали. Платон обмяк и повалился на руки криминалисту. Его передали дяде. Георгий Александрович подхватил племянника, как раненого солдата, и повел, сам низко нагибаясь. Он говорил что-то ласковое. Платон плохо понимал, борясь с кашлем и хрипом, но шел сам.
– Вот ведь бедняга, – сказал Лебедев, стирая с пиджака густую слюну.
– Что случилось? – спросил Ванзаров, будто не понимал.
– Заглянул не вовремя, у меня тут простыня откинута… Мальчишка подошел, и началось… Дядюшка не успел его опередить, сам чуть в обморок не грохнулся. Такая досада…
Ванзаров не мог позволить себе жалость. Он попросил не делать полное вскрытие, но проверить один факт, самый главный. Лебедев готов был сделать осмотр на месте, но такое усердие криминалиста могло дорого обойтись театру. Если бы опять кто-то зашел на сцену.
– Стойте! – крикнул Аполлон Григорьевич спине Ванзарова. – С этой суетой совсем забыл. Юноша искал вас, просил, чтобы заглянули к Кавальери. Там опять что-то стряслось.
Только один человек, наблюдая за происходящим, был спокоен. Сидя в зале, Левицкий знал, что когда-нибудь это кончится. Власть вернется к нему. И он не забудет, кто игнорировал пристава и делал вид, что хозяин участка – пустое место. Ох, он крепко припомнит! И еще один урок вывел лично для себя подполковник Левицкий: никогда, ни при каких обстоятельствах не связываться с Ванзаровым. И хлопот не оберешься, и сам не уцелеешь. Такая уж личность гениальная – разрушительного свойства.
7
Нервы Жанетт не выдержали. В конце концов, она настоящая парижанка и не желает участвовать в русском сумасшедшем доме, который устроила итальянка. Горничная попросту сбежала. Ей нужна была передышка, требовались глоток воздуха и глоток вина. Она зашла на террасу ресторана и, пользуясь кредитом хозяйки, заказала бокал красного и тарелку сыров. В Петербурге настоящие французские сыры трудно достать, но здесь подавали вполне недурные голландские и чухонские.
Она закрыла глаза и сделала большой глоток. Вино было чуть терпким, с ноткой винограда. Тепло потекло по жилам, смывая печали, усталость и раздражение. Жанетт считала дни, когда закончит службу у Кавальери, получит расчет и рекомендации. Ради них она и терпела выходки звезды. Потом она будет долго рассказывать о безумных выходках мадам, о ее похождениях и о любовнике, русском красавце офицере, от которого кружилась голова. Жанетт решила, что, когда пройдет несколько лет и у нее будет муж или капитал, что, в сущности, одно и то же, она сядет за мемуары и опишет свою хозяйку и ее русские приключения во всех деталях. Для этого Жанетт подмечала каждую мелочь и записывала ее в секретную записную книжечку, что носила при себе. Глупышку она изображала из себя только для мужчин. Особенно для богатых.
Жанетт открыла глаза и не смогла вздохнуть. На нее смотрел статный красавец с дорогим перстнем и брильянтом в булавке. Именно это в мужчинах интересовало ее прежде всего. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять: красавец богат. И она ответила улыбкой. Все произошло стремительно. Красавец подошел к ее столику, поклонился и представился польским графом Диамантовским. По-французски он говорил недурно, что свойственно всем полякам со времен Наполеона. Когда он взял ее руку для поцелуя, Жанетт была окончательно очарована.
Граф приказал официанту убрать это вино и подать лучшее шампанское. Такое начало обещало слишком многое. Жанетт приказала сердцу уняться и занялась изучением мужчины. Вблизи граф оказался еще лучше, чем издалека. Одежда от хорошего портного, крахмальная сорочка, чудесный аромат одеколона. Настоящий джентльмен. И ведь еще и богат! Неужели удача ей улыбнулась? Жанетт и думать об этом боялась. Сколько раз ошибалась. Не надо торопиться, надо узнать его получше…
Граф приказал принести саблю, что официант исполнил так быстро, будто в ресторане театра держали арсенал холодного оружия. Красивым взмахом поляк снес голову бутылке. Хлынул фонтан пены, попав на юбку. Жанетт взялась утирать салфеткой, но граф решил тут же искупить вину: они немедля поедут в магазин готового платья и купят ей три, нет, пять самых лучших платьев! Такой красавице полагаются только лучшие наряды.
