– Что, прости?
– Дети танцуют.
Тут Квинн вышел вперёд и потряс всё ещё протянутую руку Альберта.
– Здорово, чувак. Я принёс батарейки.
– Рад тебя видеть, Квинн. За вход либо четыре батарейки типа «D, либо восемь двойных «А», либо десять тройных «А», либо дюжина «С». Если у тебя они разных типов, скомбинируем.
Квинн порылся в кармане и вытащил четыре тройных «А» и три «D». Он протянул их Альберту, тот принял плату и бросил батарейки в пакет, который стоял возле его ног.
– Ладно, правила такие: никакой еды, алкоголя, понтов, драк. Когда я скажу, что время вышло – не спорить. Согласен?
– Чувак, будь у меня еда, разве бы я пришёл? Я б лучше дома остался да сам всё съел. – Квинн приложил обе ладони к сердцу, словно во время присяги флагу, и сказал: – Согласен. – Потом он ткнул большим пальцем через плечо в сторону Сэма и добавил: – О нём не беспокойся: Сэм у нас не танцует.
– Хорошего вечера, Квинн, – сказал Альберт и распахнул дверь, приглашая его пройти.
Сэм глядел на происходящее с искренним изумлением. Он не понимал, прийти ли ему в ярость или восхищённо рассмеяться.
– Кто тебя на это надоумил? – спросил Сэм.
Альберт пожал плечами.
– Тот же самый человек, кто велел мне руководить «МакДональдсом», пока у нас не закончилась еда: никто. Я просто взял и сделал.
– Хорошо, но еду ты раздавал бесплатно. А теперь требуешь с людей плату. Это не очень хорошо, Альберт.
– Ты что, пытаешься получить выгоду? – Это спросила уже Астрид, которая последовала за Сэмом вместе с Малышом Питом.
Внутри заиграла другая музыка, хип-хоп сменился песней, которую Сэм как раз любил: до нелепости навязчивая «Into Action» Тима Армстронга. Если бы Сэм и решил потанцевать, то именно под эту мелодию.
Альберт посмотрел на Сэма и Астрид.
– Да. Я пытаюсь получить выгоду. Я использую батарейки, туалетную бумагу и бумажные полотенца вместо денег. Все эти вещи когда-нибудь закончатся.
– И ты пытаешься собрать у себя всю туалетную бумагу со всего города? – ахнула Астрид. – Шутишь?
– Нет, Астрид, я не шучу, – сказал Альберт. – Слушай, сейчас дети используют её для игр. Я видел, как малыши бросались друг в друга рулонами бумаги на лужайке, словно это игрушки. Так что…
– Так что ты решил попытаться забрать у людей бумагу?
– Считаешь, лучше наблюдать, как её тратят впустую?
– Вообще-то да, – фыркнула Астрид. – Лучше, чем присвоить её всю себе. Ты ведёшь себя как последний придурок.
Глаза Альберта вспыхнули.
– Слушай, Астрид, сейчас дети знают, что туалетной бумагой можно заплатить за вход в клуб. И они больше не станут тратить её зря.
– Нет, они принесут её всю тебе, – выпалила в ответ Астрид. – И что будет, когда им понадобится бумага?
– В таком случае у нас останется запас, потому что я сделал бумагу ценной.
– Ценной для тебя.
– Ценной для всех, Астрид.
– Ты просто пользуешься тем, что дети слишком глупы и не знают способа лучше. Сэм, ты должен это прекратить.
Сэм уже потерял нить разговора, всё его внимание захватила музыка. Он сказал:
– Астрид права, Альберт, это нехорошо. Тебе не давали разрешения…
– Мне не нужно разрешение, чтобы давать детям то, чего они хотят. В смысле, я же никому не угрожал, не говорил: «Эй, тащите мне всю свою туалетную бумагу и батарейки». Я просто включаю музыку и говорю: «Если хотите войти и потанцевать, то придётся заплатить».
– Чувак, я уважаю твои амбиции и всё такое, – сказал Сэм, – но я должен это остановить. Ты не получал на это разрешения, не говоря уже о том, что это не нормально – заставлять детей платить.
– Сэм, Я уважаю тебя так, что не выразить словами, – сказал Альберт. – И Астрид, вы оба куда умнее меня. Но я не понимаю, как вы собираетесь заставить меня всё это прекратить.
Терпение Сэма лопнуло.
– Окей, я пытался быть вежливым. Но я здесь мэр. Я был избран, как ты, наверное, помнишь, потому что, полагаю, ты и сам за меня голосовал.
– Да. И проголосую снова. Но, Сэм, Астрид, тут вы, ребята, не правы. Этот клуб – единственное место, где дети могут собраться и хорошо провести время. Они сидят по домам, умирая с голода, грустные и напуганные. Танцуя же, они забывают и о голоде, и о печали. Я делаю хорошее дело.
Сэм сверлил Альберта тяжёлым взглядом, взглядом, который дети в Пердидо-Бич воспринимали всерьёз. Но Альберт не уступил.
– Сэм, сколько дынь собрали дети, которых Эдилио заставил работать силой? – спросил Альберт.
– Немного, – признал Сэм.
– Орк набрал целый грузовик капусты. Пока черви не сумели до него добраться. Потому что мы платили Орку за работу.
– Орк сделал это, потому что он самый молодой в мире алкоголик, а ты платил ему пивом, – отрезала Астрид. – Я знаю, чего ты хочешь, Альберт. Ты хочешь заполучить всего побольше, хочешь стать важным парнем, большой шишкой. Но знаешь, что? Это новый мир. У нас есть возможность сделать его лучше. Не обязательно, чтобы кучка людей заправляла всеми остальными. Мы можем сделать этот мир справедливым для каждого.
Альберт рассмеялся.
– Все могут быть в равной степени голодными. А где-то через неделю все могут начать умирать.
Группа детей вышла из «МакДональдса», распахнув двери. Сэм, конечно, их узнал. Он уже знал каждого в городе, по крайней мере, в лицо, если не по имени.
Ребята вышли, пересмеиваясь, хихикая. Счастливые.
– Хэй, Большой Сэм, – сказал один из них.
– Чувак, ты должен там побывать, это круто, – добавил другой.
Сэм только кивнул в знак приветствия.
Решение больше нельзя было откладывать. Закрыть клуб или позволить ему дальше существовать. Не закрыть – значит, уступить Альберту и наверняка нарваться на очередную глупую ссору с Астрид, которая решит, будто он игнорирует её мнение.
Уже не в первый раз и даже не в сотый Сэм пожалел, что согласился стать лидером.
Сэм покосился на часы на запястье Альберта. Время близилось к девяти.
– Закрывай клуб, – твёрдо сказал Сэм. – Закрывай. В десять тридцать. Детям нужно спать.
* * *
В клубе Квинн расслаблялся под чёткий ритм. Что-то из ска-панка. Может, потом будет хип-хоп. Или даже какие-нибудь старые классические песни.
Альберту надо отдать должное: парень превратил «Мак» во вполне приличный клуб. Основное освещение отключили, подсвечивались только доски с меню. Но на них не было рекламы «Хэппи Мил» и комбо-обедов. Альберт оклеил их розовой обёрточной бумагой, и теперь эти панели мягко светились, подсвечивая белки глаз и зубы детей, когда те улыбались.
