Десятник Хворост прищурил холодные глаза и вдруг с лязгом вытянул из ножен меч. Однако Глеб оказался быстрее – молниеносным движением выхватил он из кобуры скорострел и наставил его на десятника.
– Вложи свой меч в ножны, десятник! – спокойно приказал он.
Десятник взглянул на скорострел и процедил сквозь зубы:
– Это не ольстра.
– Верно, – согласился Глеб. – Но это не менее грозное оружие.
Несколько секунд противники молчали, изучающе разглядывая друг друга, затем десятник Хворост рявкнул:
– Ты не можешь противиться нам, ходок!
– Я все же попробую.
– Ты об этом пожалеешь!
– Может быть. А может быть, и нет. Ты знаешь, что княгиня отменила награду за мою голову?
Еще несколько секунд десятник молчал, затем пророкотал грозным, не терпящим возражений голосом:
– Вы поедете с нами! В Хлыни мы сдадим вас кому нужно, и пусть там решают, что с вами делать дальше.
Глеб покачал головой.
– Повторяю тебе, десятник, мы не поедем с вами.
Хворост прищурил темные глаза, усмехнулся и вдруг крикнул:
– К бою!
Охоронцы выхватили оружие, и в то же мгновение Глеб нажал на спуск. Стрела с жужжаньем вонзилась Хворосту в плечо, и тут же один из охоронцев метнул в Глеба копье. Глеб успел увернуться, но копье вышибло у него из рук скорострел.
– Руби их! – завопил, истекая кровью, десятник и ударил Глеба мечом.
Глеб снова сумел увернуться, но тут над ним нависли еще два всадника. Остальные устремились к Хлопуше, Рамону и Бровику. Глеб выхватил меч, высоко подпрыгнул и ударил ближайшего всадника мечом в бок. Затем мягко, по-кошачьи, приземлился на землю, развернулся и мощным ударом перерубил ногу второму всаднику.
Краем глаза он увидел, как Рамон рванулся вперед и добил упавшего с коня охоронца ударом кинжала в шею, а Хлопуша, забыв, должно быть, про меч, подхватил с земли увесистую палку и, выставив ее перед собой, как пику, стал теснить охоронца к деревьям.
Завязалась кровавая сеча. Глеб разил охоронцев мечом, не зная жалости и пощады. Удар. Еще удар. И еще. Меч Глеба бил точно в цель. Кровь хлестала из рассеченных тел охоронцев, они пытались подняться, но ловкий, как дьявол, Рамон добивал противников кинжалами, не давая им встать на ноги.
Не пожалел Глеб и коней. Одному из них он распорол мечом брюхо, второму перерубил передние ноги, третьему вонзил меч в шею, а затем добил его двумя мощными рубящими ударами. Уцелевшие два коня, едва не растоптав копытами Бровика, ускакали в лес.
Наконец, Глеб остановился, тяжело дыша и оглядывая поле битвы. Все пятеро охоронцев были мертвы.
Хлопуша и Бровик стояли у куста ракитника с бледными лицами. Хлопуша все еще держал палку, которую так и не успел применить в бою. Толмач Рамон, принявший самое непосредственное участие в схватке, был перепачкан кровью. Кровь капала с его острых кинжалов, блестела в его черных, как смоль, вьющихся волосах.
– Кончено, – хрипло проронил Глеб и вытер рукавом куртки потный лоб.
– Да, – согласился Рамон. – Похоже на то.
– О, боги! – воскликнул вдруг Хлопуша, выходя из оцепенения. – Мы убили княжьих охоронцев!
Глеб вытер клинок пучком травы и вложил меч в ножны. Затем поднял взгляд на здоровяка и сказал:
– Они не охоронцы.
– Как не охоронцы? – изумился Хлопуша.
Глеб достал из кармана синее стеклышко и протянул здоровяку.
– Посмотри сам.
Хлопуша взял стеклышко и прижал его к глазу. И тут его широкое лицо побелело. Он попятился и задрожал.
– Можно мне? – Рамон взял стеклышко из дрожащих пальцев здоровяка, поднес его к глазу и посмотрел на одного из мертвых охоронцев.
– Донна Мария! – выдохнул он.
Вместо человеческого лица толмач увидел отвратительную харю упыря, изъеденную плесенью и гнилью. Рядом с ним лежал огромный упырь с клочковатой, грязной шерстью.
Толмач отнял стеклышко от глаза и взволнованно пробормотал:
– Это темные твари?
– Да, – ответил Глеб. – Стекло показывает их истинный облик.
Глеб поднял с земли скорострел и осмотрел его. Затем вытер с цевья грязь и сунул скорострел в кобуру.
– Чародей пытается остановить нас, – сказал он. – Для этого он натравил на нас упырей и оборотней. Ход интересный, но не слишком умный.
– Но эти… твари разговаривали с нами.
Глеб покачал головой.
– Нет. Нам казалось, что они с нами разговаривают. На самом деле твари просто стояли перед нами и выжидали момент, чтобы напасть. Вряд ли они сами соображали, что делают.
– Выходит, Пастырь наблюдает за нами? – понизив от страха голос, спросил Хлопуша.
Глеб вгляделся в черную чащобу и вдруг крикнул что было мочи:
– Эй, чародей!
– …ЧАРОДЕЙ… ЧАРОДЕЙ… – гулко прокатилось по лесу эхо.
Эхо это было столь жутким и страшным, что Хлопуша и Бровик невольно поежились. Глеб прищурился и снова крикнул:
– Я иду за тобой, чародей! Ты слышишь!
– …СЛЫШИШЬ… СЛЫШИШЬ… СЛЫШИШЬ… – отозвалось эхо.
Бровик коснулся пальцами плеча Глеба и попросил:
– Первоход, не надо больше.
– Да, сударь, – поддержал его Рамон, хмуро поглядывая на чащобу, – мне от этого эха тоже не по себе. Такое же эхо было в прoклятом лесу Флавия, и никто из путешественников, попавших в этот жуткий лес, не выбрался обратно.
Глеб взглянул на Хлопушу.
– Ну а ты что скажешь, здоровяк? Тебя тоже пугает здешнее эхо?
– Меня пугает все, чего я не вижу и не могу попробовать на вкус, – признался тот. – А от этого проклятого эха у меня душа ушла в пятки.
Глеб поправил за спиной кобуру и сказал:
– Через несколько верст будет хижина. Там мы согреемся, поедим и переночуем.
– Поскорее бы, – сказал, натужно улыбнувшись, Бровик. – А то у Хлопуши такой голодный вид, что я просто боюсь идти с ним рядом.
– Тебе не стоит меня опасаться, паучок, – прогудел Хлопуша и тоже улыбнулся: – Ребрышкам и хрящам я предпочитаю грудинку и окорок.
Путники переглянулись и засмеялись, однако смех их прозвучал в этой черной чащобе столь страшно и противоестественно, что они вынуждены были его оборвать.
6
К хижине подошли уже затемно. Месяц еще не взошел, и в лесу было темно, словно у волколака в пасти.
В хижине Глеб чиркнул зажигалкой и зажег небольшой смоляной факел. Комнатка озарилась рыжеватым светом. Путники огляделись. В комнате было просторно. Помимо печурки, посреди пола располагался старый, обложенный камнями очаг. У дальней стены стояли деревянные потемневшие от времени идолы.
