* * *
Таково было, в общих чертах, то впечатление, какое произвело на гугенотов Варфоломеевская ночь; такою представлялась она им и с внешней, и с внутренней стороны, как по отношению к тем побуждениям, которые заставили власть решиться на такой странный шаг, так ив отношении ее совершения.
Убеждения и просьбы короля заставляют гугенотов явиться в Париж. Прием, оказанный им, обещания, какие дает им король, значение, каким они пользуются, — все это вместе производит на них сильное действие. С полным доверием относятся они к действиям и поступкам короля. А между тем все это оказывается фальшью, обманом. Король надевает на себя маску, скрывающую самые тиранические цели. Он втихомолку готовит им полную гибель, желает уничтожить их не только как секту, но и как правоспособное, привилегированное сословие. А, главное, уничтожая их, он думает уничтожить и всю аристократию вообще. Лаская их одною рукою, он другою сам, по собственной инициативе направляет против них нож убийцы, подготовляет неслыханную резню. Мало того, в то время, когда Гизы дают в своем доме убежище гугенотам, он стреляет в них, дозволяет убивать их в своем собственном дворце после того, как клятвенными уверениями в полнейшей безопасности усыпляет их недоверие. По его личному приказу во всей Франции совершается избиение гугенотов, «неслыханное в летописях истории», и кальвинистская партия лишается чрез то громадной массы своих последователей.
Какие чувства могли после всего этого питать гугенот^ к королевской власти? Какой характер должны были полнить их действия, их цели и стремления? Еще до резни гугеноты вооруженною рукою старались добиться права полноту свободы совести, их борьба в то время носила на себе чисто религиозный характер. Не в короле, не в королевской власти видели они источник зла, причину гонений и преследований, а в Гизах и католической партии, и на них направили все свои удары. Теперь резня обнаружила, что не в Гизах все зло, что не одни они — виновники преследований, что королевская власть сама является главным деятелем в борьбе с кальвинистами и притом стремится не только уничтожить их как религиозную секту, но вместе с тем и подавить те элементы, чисто политические, которые входили в состав партии, составляли главную ее силу. Могла ли после этого борьба кальвинистской партии за свои права остаться тою же, могла ли сохранить эта партия прежние роялистические чувства и ограничиться прежними, чисто религиозными тенденциями?
Очевидно, что борьба должна была принять иной характер, что не в одной защите своих прав как секты, не в одном преследовании религиозных целей могла отныне сосредоточиться деятельность партии. Несомненно, что еще и до резни проявлялись стремления добиться не одних только гарантий религиозных, но эти стремления были слабы, неопределенны, высказывались лишь немногими, ни разу не были выставляемы как главный повод к борьбе, никем не были формулированы. Теперь все сильно переменилось. То, что было слабо прежде, получало силу теперь и могло смело заявлять свои требования. Власть, по мнению гугенотов, сбросила с себя маску; — гугеноты должны были сбросить и свою и вступить в новую борьбу, уже с королевскою властью как представителем централизационных тенденций, а не с одними Гизами, как то было прежде.
История этой борьбы, борьбы не столько религиозной, сколько политической, и составляет главный предмет настоящего исследования. Предлагаемое сочинение имеет целью проследить первые проявления оппозиции королевской власти, сосредоточившиеся преимущественно на юге Франции, и показать, каким образом возникла эта новая борьба, в каких элементах нашла она поддержку, какие отношения создались в силу борьбы внутри самой партии, между составными ее элементами, изложить те новые идеи и доктрины, которые стали высказываться в среде гугенотов, исследовать, какие цели руководили в этой борьбе партиею, какие учреждения выработала она, насколько сильно было вызванное ею движение, на какую поддержку могла рассчитывать она в среде ее противников как секты, в силу той новой программы действий, которую она выработала теперь, каких результатов достигла она в первый период своей деятельности, когда она не была стесняема в своей борьбе тем сопротивлением католической партии и Гизов, которое проявилось впоследствии под именем Лиги. Я постараюсь наметить также и зарождение тех причин, которые впоследствии, в дальнейшей истории партии, оказывали сильное влияние на дела партии, повели к неуспеху в ее начинаниях и которые даже в рассматриваемый период времени не раз отклоняли партию от энергического преследования ее целей, затрудняли общность и единство действий и подготовляли почву для торжества королевской власти.
II. Возникновение кальвинистской партии и ее составные элементы
Мир в Като-Камбрези (3 апреля 1559 г.), заключенный Генрихом II, королем Франции, с Филиппом Испанским II, открывает собою новый период во французской истории. Он положил конец целому ряду войн то в Италии, то с Карлом V и Испанией), которые были начаты Карлом VIII и тянулись чрез всю первую половину XVI столетия и вместе с тем положил конец и той блестящей военной деятельности, тем блестящим военным подвигам, которые всегда прельщали французское дворянство, заставляли его забывать о внутренних делах и надолго отводили ему глаза от той внутренней борьбы с усиливающеюся властью короля, которая проявилась при Людовике XI в восстании, поднятом лигою в защиту «общественного блага». Война, военные подвиги издавна были главным, можно сказать, исключительным занятием дворянства. Его воспитание, предания, все влекло его к этой деятельности. С малых лет дворянин предназначался к военной карьере, при его воспитании наибольшее внимание было обращено на эту сторону деятельности
[117]. Рассказы о военных подвигах, прославление военных подвигов — вот что составляло главный предмет разговоров, привлекало внимание юноши и вырабатывало в нем военные наклонности, любовь к военным подвигам. «Храбрость, — говорит герцог Буиллон в своих мемуарах
[118], — с самого детства сопутствует всем лицам знатного рода, чтобы заставить их презирать жизнь, когда честь призывает их подвергнуть ее опасности». «Однажды, — рассказывает он, — мы вели беседу о подвигах Бриссака, о его высокой репутации, о счастии тех, кто сопровождает его. Разговор перешел к жалобам на наше несчастное положение, на нашу бездеятельность, бездеятельность взрослых людей (старшему из нас было едва только 15 лет) и мы решились отправиться к Бриссаку»
[119]. Это не был какой-либо исключительный случай. Французская молодежь была проникнута тогда подобными же чувствами. Дворянство составляло важнейшую часть армии. Ряды военных чинов, маршалов и капитанов, пополнялись исключительно дворянством, и оно приписывало себе честь тех побед над врагом, которые одерживала армия в войнах последнего времени. Эти войны сделались обширным поприщем для выработки военных талантов, и французская знать не потеряла времени понапрасну. Ни одно европейское дворянство, так писал венецианскому сенату один из его послов, не обладало такими военными талантами, как французско
[120].
