Еще в конце сентября Монморанси — Торе с отрядом в 2000 рейтаров, с пятьюстами французскими стрелками и почти двумя тысячами ландскнехтов вторгся в пределы Франции, быстро двинулся к югу, прошел мимо Лангра, не встречая препятствий, и направился к Луаре, к городу Шарите, где должен был соединиться с Алансоном.
Известие о вторжении Торе произвело страшный испуг при дворе, и этот испуг был тем больший, что у правительства не было денег, что казна была пуста, нечем было платить жалованья солдатам. Все то, что было доставлено в казну, все ее доходы, как и те займы, к которым постоянно прибегало правительство, были давно поглощены. Коронация в Реймсе, а потом безумное разбрасывание денег на подарки миньонам истощали и последние средства. Три миллиона, занятые у среднего сословия, миллион, взятый с духовенства, давно исчезли, и положение казны дошло до того, что придворным не на что было жить. «Большая часть пажей, — рассказывает Летуаль, — очутилась без плащей, так как должна была заложить их, чтобы прокормиться. И если бы казначей Конт не дал королеве взаймы 5000 франков, то у нее не осталось бы ни одной дамы»
[1783]. Изобретение и продажа новых должностей не помогали делу, не улучшали финансового положения правительства, как не улучшало его и возвышение налогов. Возвышение налогов лишь еще больше раздражало народ, который с величайшею ненавистью и призрением относился к правительству; короля обвиняли открыто в том, что он слишком расточителен, заподозрили даже в покраже креста, находившегося в церкви Sainte Chapelle и отправленного в Италию под залог большой суммы денег
[1784]. А Бурдейль в это время доносил о том, что страна разорена, что у народа нет более сил выносить новых взиманий, что авторитет короля совершенно пал, что одно спасение — мир, который необходимо заключить во чтобы то ни стало и возможно скорее
[1785].
У правительства не было средств самому, собственными силами сопротивляться вторгнувшемуся врагу, и оно прибегло к последнему крайнему средству: оно отдалось Гизам, заложило им коронные брильянты и умоляло спасти корону
[1786]. То был крайне опасный шаг: правительство отдавало себя вполне в руки Гизов, но выбора не было и нужно было спасать себя. И это действительно спасло корону, хотя ненадолго. 2 сентября Генрих Гиз вышел из Парижа навстречу Торе с полной надеждой разбить его, и, действительно, в сражении при Дормансе разбил его наголову: рейтары сложили оружие, Торе бежал
[1787]. Но Гиз поплатился глазом и ранами и был отвезен в Эпернэ едва живой, да и самая победа еще не была гарантиею успеха, так как Торе вел с собою лишь самый ничтожный отряд.
В Париже при дворе известие о победе было встречено с восторгом; звонили в колокола, пели в церквах Те Deum, составлялись процессии, в которых участвовал и король. Но это была напрасная, преждевременная радость. Екатерина Медичи ясно сознавала, что зло не устранялось этим, что это была ничтожная победа, и что главное заключалось в том, чтобы отторгнуть Алансона от союза с гугенотами и католиками, заключить перемирие, собраться с силами. А этих сил, она видела это, не было, и займы не помогали, да и города стали отказывать в выдаче сумм. Поэтому несмотря на успех, одержанный Гизом, она упорно продолжала работать в пользу перемирия. Ее усилия разъединить вождей партии не удались, и ей приходилось волею-неволею уступить всем требованиям и гугенотов, и партии политиков. Почти два месяца вела она переговоры, употребляла все средства, чтобы смягчить требования партии оппозиции, наконец, 22 ноября согласились на условия перемирия, предложенные ей. В вознаграждение за шестимесячное перемирие она обязалась выдать Конде 160 000 экю золотом для уплаты жалования его армии, стоявшей за Рейном, и распустить все те войска, которые набраны были правительством в иностранных государствах, затем должна была сдать гугенотам и Алансону шесть крепостей, а именно: Ангулем, Ниор, Сомюр, Бурж, Шарите и Мезьер, как places de sûreté, и выдать жалование солдатам, которые будут стоять гарнизонами в этих крепостях. В январе должны были собраться в Париже уполномоченные и заключить окончательный мир
[1788].
Но правительство, несмотря на крайне жалкое состояние и финансов, и армии, несмотря даже и на то, что Париж в эту важную минуту наотрез отказался дать требуемые от него в виде займа 200 000 ливров, а городская дума поднесла королю вместо денег жалобу на злоупотребления, допущенные им в государстве
[1789], решилось и в этот раз обмануть Алансона и конфедерацию. Вопреки условиям перемирия король не только не распустил иностранных наемных войск, а напротив приказал Шомбергу и Мансфельду прислать во Францию еще 6000 швейцарцев и 8000 немецких рейтаров, и в тоже время запретил комендантам Ангулема и Буржа сдавать эти города Алансону. Конде не был впущен в Мезьер, а о выплате ему 160 000 экю не было и слуху
[1790]. Правительство само нарушало условия перемирия, и потому, когда оно потребовало начатия переговоров о мире, то не получило ответа. 27 декабря Алансон, Конде и Беза написали в Рошель письма, в которых предостерегали жителей беречься и католиков, и заключенного перемирия, а в январе армия Конде и принца Казимира, состоявшая из 6000 рейтаров, 2000 французской кавалерии, 2000 ландскнехтов, 2000 пехоты и 6000 швейцарцев, вооруженная 16 пушками, вторглась, наконец, через Бассиньи во Францию. Она направлялась прямо к центру Франции, имела ввиду соединиться с Алансоном и Данвилем и тогда уже начать военные операции. Препятствий к выполнению плана не было. Правда, города запирали ворота перед Конде, но их сопротивление не привело к цели. Нюи был взят и страшно разграблен, города Дижон и Шартрез спаслись от подобной участи лишь тем, что первый заплатил 200 000 франков, а второй — 12 000
[1791]. Сопротивления со стороны королевской армии и быть не могло: она была слишком малочисленна, чтобы решиться вступить в открытую борьбу с сильным врагом, и герцог Майей, назначенный главнокомандующим над этой армиею вследствие болезни его брата, герцога Гиза, должен был отказаться от своего желания померяться силами с Казимиром. Он требовал подкреплений, просил отвечать «по-французски», что ему делать, указывал на опасность, которая грозит власти короля, настаивал на том, чтобы ни принцу Конде, ни немцам не давали ничего, но ему не присылали ни денег, ни войска, и только Беллиевр, государственный секретарь, писал ему, что «трудно убедить людей, которые вооружены, тем лицам, у которых нет сил, чтобы убеждать хоть в половину страхом. Они (гугеноты) вооружены, а мы говорим с голыми руками: оттого происходит, что наши слова, когда они выходят даже из уст государя, производят слишком слабое действие»
[1792]. Майену оставалось после этого отступать, и он совершал это дело с большой ловкостью; портил мосты и дороги, изредка беспокоил нападениями армию Конде. Но все это мало помогало делу. Все усилия Майена помешать переправе армии Конде через Луару подле Шарите, воспрепятствовать захвату Виши, оказались безуспешны, и Конде, взявши с Ниверне контрибуцию в 300 000 франков, с Оверни 150 000 и с Берри 40 000
[1793], 4 марта в Шарру соединился, наконец, с герцогом Алансоном и Лану, которые ожидали его здесь со своею армиею.
