При таком положении дел партия, казалось, была накануне полного торжества, когда как снег на голову упало среди гугенотов юга менее всего ожидаемое известие, что король заключил мир с гугенотами и что представителе их оказался города, на энергию которого они рассчитывали больше всего.
IV. Борьба партий в Рошели
В то время как на юге, благодаря энергической деятельности гугенотской знати, поддерживаемой партиею «рьяных», поднято было знамя восстания против королевской власти, — на западе Франции, в Рошели, совершались события, вполне сходные с теми, о которых мы рассказывали в предыдущей главе. Только здесь главным, возбуждающим агентом оказалась консисториальная партия в лице важнейших представителей своих, пасторов (ministres). Колебания и испуг большинства городских жителей, устраненные на юге, главным образом благодаря влиянию знати, были побеждены в Рошели энергическою проповедью бежавших сюда в значительном числе священников. Рошель заперла ворота, отказала власти в повиновении и восстала против нее с оружием руках, находясь под давлением пасторов. По их наущению отказала она королю принять Бирона губернатором и решилась защищать город против сильного королевского войска.
Мы видели в предыдущей главе, как под влиянием обстоятельств, в силу их взаимодействия, равно как и вследствие особенностей географического распределения кальвинизма, в среде гугенотской знати развилось стремление, ввиду достижения своих целей, образовать союз с буржуазиею, и какая громадная сила организовалась вследствие этого на юге. Как отнеслась Рошель к этому движению? Насколько в условиях ее развития и прежних отношениях ее к знати заключалось шансов примкнуть к общему делу? Какого рода помощь или вред оказали пасторы создающейся новой силе? — вот те вопросы, которые предстоит нам решить в настоящей главе.
Мы имели дело с городами и знатью, далеко не разъединенными сильным взаимным недоверием, готовыми лишь с небольшими колебаниями и при выгодных условиях искренно поддерживать друг друга. Было ли нечто подобное и в Рошели? Готова ли была и она искренно примкнуть к «общему делу»?
Для судьбы всей гугенотской партии это были существенные вопросы. От такого или иного положения, принятого Рошелью, зависел, по мнению членов партии, исход борьбы. Одно присоединение ее в начале к борьбе против власти, решение запереть ворота и не отдаваться живыми в руки власти, по их единогласному свидетельству, значительно увеличили шансы на успех «дела». Оцепенение протестантов, — говорит один из них, — было бы гораздо большее, если бы рошельцы не взялись за оружие для защиты своих привилегий»
[813].
Действительно, в ту эпоху Рошель принадлежала к числу важнейших крепостей Франции, и в этом отношении, как и по своему стратегическому положению, признавалась сильнейшею опорою делу восстания всеми почти государственными деятелями Франции.
«Более тридцати лет тому назад, — так писал вскоре после взятия Рошели (в 1628 г.) гениальнейший политический деятель во Франции, — когда я занимал епископскую кафедру в Лионе, часто среди глубокого мира я размышлял о средствах подчинить Рошель власти короля. Тогда этот проект носился предо мною как сон, как несбыточная мечта»
[814]. Он был глубоко убежден в том, что если город не будет взят, — всякая надежда подчинить его когда-либо должна будет исчезнуть. Вот почему, поздравляя Людовика XIII с взятием Рошели, он сказал: «Ваше Величество! Взятие Рошели — важнейший подвиг в пользу благосостояния государства»
[815].
Так думали в XVII в. В XVI в. Рошель пользовалась не меньшею славою. Бирон, осаждавший ее в 1572 г., писал герцогу Анжуйскому, что от взятия или потери Рошели будет зависеть исход всего гугенотского восстания, что на нее должно быть обращено главное внимание и что разделаться с остальными провинциями после взятия Рошели будет делом далеко не трудным
[816]. В течение почти целого века Рошель была бельмом на глазу у государственных деятелей Франции. Франциск I, Екатерина Медичи и ее сподвижники смотрели подозрительно на Рошель и старались не упустить случая захватить ее, вполне подчинить своей власти. Они разделяли общее мнение всей католической партии и смотрели на нее как на источник всякого зла, место, откуда «как из троянского коня, выходят люди, завладевающие королевством, причиняющим ему столько зла»
[817]. Ее считали неприступною крепостью, ее просто боялись. Когда разнесся слух о том, что герой Монконтура и Жарнака назначен главнокомандующим войск, осаждавших Рошель, Пакье писал к де ла Биту, генеральному судье в Майене: «Я желал бы, — если бы мои желания могли иметь место, — чтобы на осаду Рошели не посылали нашего молодого герцога, после того как он совершил столько славных и блестящих подвигов. Принцы, — прибавляет он, — должны заботиться о своей репутации»
[818].
Такое значение, приписываемое Рошели, и было причиною того, что в августе 1572 г. в королевском совете потерпела поражение мера, предложенная некоторыми членами, — идти войною на Лангедок, оставляя Рошель в стороне. Маршал Таванн, пользовавшийся в те времена большим авторитетом в военных делах, резко напал на лиц, поддерживавших эту меру. «Они, — говорил Таванн, — не принимают во внимание того, что оставлять Рошель в стороне — значит открыть свободный путь проискам Англии и Фландрии, что в то время когда армия будет занята в одном месте, — высадка 3 000 иностранцев, англичан или фламандцев, подымет мятежников в Бретани и других провинциях, с восемью орудиями они будут в состоянии забрать все города в Пуату
[819].
