Возникновение подобной борьбы было явлением неизбежным при тех условиях, в какие был поставлен город.
Его положение было в высшей степени затруднительно. С одной стороны, над городом висело, как дамоклов меч, требование, постоянно повторяемое властью, сдать замок губернатору Бери, Ла-Шатру, ненависть которого к городу была известна, а с другой — отказать власти в повиновении значило навлечь на себя гнев правительства, которое считалось в это время чрезвычайно сильным. Этого мало. Беглецы постоянно возбуждали жителей к сопротивлению, а католики, постоянно появлявшиеся целыми отрядами
[1030] под стенами города, грозили подвергнуть его тому же наказанию, которое испытали уже соседние города вроде Буржа и др. Богатой буржуазии, заправлявшей всеми делами города, проникнутой монархическими чувствами и боявшейся «голи», которая явилась в город и угрожала, по мнению «жирных буржуа», разграбить его
[1031], приходилось употреблять всевозможные уловки, чтобы выпутаться из беды, спасти и себя, и свое имущество. Что сдача города королю была делом неизбежным, — в этом они нимало не сомневались, к этому они даже стремились; но сдать город сейчас, по первому требованию короля, казалось им крайне опасным, рисковым шагом: они не могли найти достаточно сильной поддержки в среде горожан. Когда было получено предписание прекратить проповеди, буржуа настояли на прекращении звона колоколов
[1032], но когда 15 сентября препровождено было в город Ла-Шатром письмо короля (от 3 сентября) к жителям Сансерра, заключавшее в себе требование сдать город, они прибегли к посольству как к средству оттянуть на время опасность. «Привилегии, дарованные нашим владельцам, освобождают нас от королевского гарнизона», — писали они и вместе с тем объявляли, что готовы дать клятву королю в том, что они будут мирно жить под охраною его эдиктов и не станут впускать в город никого из тех, кто откажется исполнять требования короля
[1033].
Но, отказывая власти в ее требованиях, «жирная буржуазия» и не думала твердо стоять на своем решении. Ей было необходимо отказать власти в принятии гарнизона ввиду все более и более усиливавшихся угроз со стороны католиков, угроз, вынудивших однажды горожан вступить с ними в сражение
[1034], но это не значило, что она решилась отстаивать независимость города. Ее дальнейшее поведение ясно доказало это: она не задумалась в крайнем случае прибегнуть к измене как к единственному исходу из того положения, в которое ее поставили беглецы. Ввиду возбуждений, к которым прибегали беглецы, ввиду колебаний большинства, ей было необходимо вести дело исподволь, не спеша, чтобы тем удобнее достигнуть цели.
Действительно, едва только отказ власти в ее требованиях был решен, как буржуазия, испуганная совершившеюся вылазкою против католиков
[1035], стала искать средств примириться с властью, отдаться ей, гарантируя себя в то же время от опасности подвергнуться разграблению и смерти от руки католиков. Эти средства существовали, они, можно сказать, шли навстречу желаниям буржуа.
Владетель Сансерра Иоанн, был малолетен, и делами заправлял в качестве опекуна Гонора де Брей, граф де Фонтен (cle Fontaines). То был человек ловкий и хитрый, придворный в истинном смысле этого слова, обладавший искусством пленять людей, втираться к ним в доверие своим обхождением и любезностью. Приближенный Карла IX, его любимец, он сумел завладеть им и пользоваться в своих видах. Как истый придворный он верил лишь в одну силу дипломатии; по его мнению, достигнуть цели было возможно лишь хитростью и обманом. А эти стремления, эта любовь к переговорам, к мирному соглашению как нельзя более согласовались с видами короля, не желавшего прибегать к крутым мерам, к вооруженной силе в делах с гугенотами. Поэтому, когда после резни был выдвинут вопрос о Сансерре и Ла-Шатр стал требовать осады города, желая смыть с себя позор поражения, которое четыре года назад он потерпел под его стенами, предложение Фонтена — привести мирным путем горожан к подчинению — было принято, и король поручил Фонтену ведение дела
[1036].
Стремления Фонтена вполне согласовались с видами буржуазии, и между обеими заинтересованными сторонами начались переговоры. Посол, прибывший со специальным поручением к Фонтену и просивший у него от имени горожан заступничества пред королем
[1037], явился как нельзя более кстати, и Фонтен не замедлил воспользоваться удобным случаем. В Сансерр немедленно же был отправлен камердинер короля, Кадайле, сьер де Широн, лично привязанный к графам сансеррским, в доме которых он получил первоначальное воспитание
[1038]. То был в высшей степени удачный выбор. Кадайле часто бывал в Сансерре и познакомился со многими из горожан
[1039]. При том настроении, какое существовало в городе, при его связях, ему нетрудно было повести дело успешно. Указывая на необходимость заявить полную преданность воле монарха, он представлял беглецов как опасный элемент, могущий повести к вредным для города последствиям, он, в сущности, высказывал лишь то, в чем были убеждены буржуа, но это еще более увеличивало силу влияния Кадайле. Его предложение — отправить к королю новое посольство — встречено было сочувственно, и по настоянию буржуа город постановил отправить в Париж пять человек из числа лучших граждан и поручить им заявить королю о той преданности, какую питают к его особе жители города, и о желании их жить под охраною его эдиктов
[1040]. «Мы готовы дать, — говорили горожане, — 100 человек в качестве заложников, если нам дозволят свободно исповедовать нашу религию»
[1041]. Напрасно беглецы протестовали против отправления посольства, напрасно возбуждали горожан воспротивиться предложению «жирной буржуазии»
[1042], — послы были выбраны и вместе с Кадайле отправились в Париж.
