А между тем то сопротивление, какое беглецы оказали предложению, имело за себя веские аргументы. «Жирная буржуазия» вела себя в этом деле крайне двусмысленно и, можно думать, имела свои особые цели, отправляя посольство в столицу. Послам даны были инструкции за подписью лучших граждан, а они, между тем, явившись пред лицо короля и королевы матери, стали просить у них прощения городу за его прошлое поведение и предложили принять в город графа Фонтена с войском
[1043]. То было превышением данных инструкций, но совершали ли его послы сами, собственною волею? Протестантские историки говорят, что послы были подкуплены или запуганы, но их уверение прямо противоречит тому факту, приводимому ими, что впоследствии на городском собрании оба предложения горячо поддерживали и послы и «жирная буржуазия»
[1044]. Мы думаем, что просьба к королю была составлена в самом Сансерре с ведома и желания «жирных» буржуа, которые скрыли ее от горожан.
Предложение буржуазии было вполне согласно с желаниям Фонтена, и он решился тотчас же отправиться в Сансерр. Цель, к которой он стремился, достигалась вполне, а «жирная буржуазия» могла смело рассчитывать на то, что она избавится от опасной для нее роли. Кадайле был вновь отправлен в Сансерр: он должен был объявить горожанам монаршую волю и подготовить их к принятию Фонтена.
Известие, принесенное Кадайле, упало как снег на голову. Горожане, а особенно беглецы, менее всего ожидали получить подобный ответ от короля. Их положение было крайне опасно: принять Фонтена было равносильно изгнанию из города, потере единственного безопасного убежища, и беглецы, сознавая это, не могли оставаться безучастными зрителями происходящего, и должны были употреблять всю силу своего влияния на горожан, чтобы отклонить приказ короля. То был вопрос о жизни или смерти, и нужно было победить во что бы то ни стало. И вот пасторы взошли на кафедры, и увещания полились рекой. В своих речах они указывали на общность интересов, связывающих их дело с делом горожан, на одинаковость опасности, которая грозит им, и взывали к чувству чести, напоминали горожанам их обязанности, их долг по отношению к вере и церкви, протестовали против изгнания их из города, как необходимого следствия вступления Фонтена в город, на что прямо указывал Кадайле
[1045]. «Какой смысл, — говорили они, обращаясь к горожанам, — может иметь стремление устанавливать различие между иногородними и туземными обитателями? Разве неясно для вас, что цель власти — ослабление гугенотов, что она желает уничтожить их, а затем раздавить и истребить и всю протестантскую церковь? Какое противодействие окажут гугеноты, разъединенные и ослабленные? Разве события в Шартре, Орлеане и других городах не доказали этого, не показали, чего добивается власть? Неужели вы надеетесь достигнуть чего-либо изгнанием иноземцев? Они будут изгнаны и тут же, перед вашими глазами, умерщвлены! Но лучшая ли участь постигнет и вас? Отвергая союз с иноземцами, вы обесславите свое имя в потомстве, погубите самих себя! Только одно единство, только общность, полное согласие поведут к спасению»
[1046].
Эти речи, эти воззвания пасторов указывали на действительную опасность, а кальвинисты привыкли смотреть с уважением на пасторов, привыкли оказывать им полное повиновение. С другой стороны, призвание Фонтена в город не было разрешено на городском совете: большинство горожан и не думало давать послам поручение подобного рода. Оно было обмануто самым наглым образом и теперь должно было поплатиться за то, что позволило обмануть себя. Могло ли оно согласиться утвердить самовольное решение «жирной буржуазии», могло ли впустить в город Фонтена и притом с войском? Оно не думало сопротивляться власти короля, но боялось впустить в город католиков после того, как еще там недавно ему пришлось сражаться с ними, чтобы избавиться от грозившей опасности быть умерщвленными. Поддерживаемое беглецами
[1047], возбужденное речами пасторов, оно наотрез отказалось дать разрешение Фонтену войти в замок.
Для «жирной буржуазии» подобное решение было страшным ударом: вся деятельность, все усилия пропадали даром. Напрасно поддерживаемая послами, она указывала на опасность такого решения, — горожане твердо стояли на своем.
А между тем Фонтен прибыл в Кон (Cosne), находившийся в четырех милях от Сансерра, и требовал впустить его в замок. И вот между «жирною буржуазиею» и Фонтеном начались переговоры. Постоянно являлись в Кон лучшие граждане города с приветствиями Фонтену. Им был оказываем самый лучший прием
[1048]. А интересы были общие, цель, к которой стремились и Фонтен, и «жирные буржуа», была одна и та же. Нужно было придумать средства, как достигнуть этой цели, изменить решение горожан. Наибольшее противодействие оказывали беглецы
[1049], их проискам, влиянию их речей и увещаний были обязаны буржуа таким невыгодным для них исходом дела. Нужно было устранить их, вывести из города, и тогда торжество буржуа было бы полное, город был бы в их руках, тем более, что многих из тех, которые были у Фонтена и не разделяли вполне стремлений «жирной буржуазии», удалось склонить в пользу принятия Фонтена
[1050]. С этой целью Фонтен начал переговоры с иноземцами и предложил им прислать к нему послов. Беглецы согласились, но обставили свое согласие такими условиями, которые ясно показывали, как мало надежды можно питать относительно их уступчивости. От Фонтена потребовали заложников, и только тогда, когда они были присланы, Жан Минье и Жан Жирарден, избранные в качестве послов, отправились в Кон
[1051].
Но переговоры не привели ни к чему. Предложение Фонтена — дать беглецам безопасное убежище — парализовалось вполне его заявлением, что он не получил от короля полномочий вести переговоры насчет свободы культа, что он и не может, поэтому, гарантировать им свободы совести
[1052]. Ответ послов был вполне достоин истых кальвинистов. «На таких условиях мы не можем согласиться ни выйти из города, ни впустить вас в него. Мы бежали из Сансерра, спасаясь от смерти, и бежали лишь затем, чтобы сохранить и нашу жизнь, и свободу нашей совести. В этом нет ничего преступного, мы не нарушили эдиктов короля». — «Вы отказываете мне, — ответил Фонтен. — Так я знаю, как я должен поступиться выполню волю и намерение короля
[1053].
