Ивену не хотелось оставаться здесь. Каждую секунду того дня, когда он шел за ней следом от самого трактира, ему казалось, что Бренна вот-вот обернется и пронзит его взглядом. Он не посмел отправиться следом за ней в пустыню, потому что там негде было спрятаться, к тому же, даже Ивен был наслышан о Пустынных землях. Па когда-то рассказывал, что пустыня любит рисовать перед путником волшебные картины, показывать то, чего нет, заманивать, пока он не собьется с пути. Люди умирали от жажды, гоняясь за воображаемыми картинами. Ивен подождал у трактира, пока Бренна не вернется, а когда она явилась на закате и скрылась внутри, он кинулся бежать в их с Брэдшоу подвальчик, чувствуя себя мышью, избежавшей когтей кота. Нет, он не хотел оставаться здесь и следить за Бренной.
Но второй вариант был еще хуже. Они провели в Джин Рич уже две недели, и генералу Холлу, скорее всего, уже пришлось сменить место лагеря. А если лагеря больше не было на прежнем месте в южном Алмонте, значит, как утверждал Брэдшоу, посыльному придется отправиться в Мортмин и там искать Булаву.
Мортмин! Ужаснейшая из всех земель, царство тьмы, жестокости и адского огня. Он не хотел оставаться один в Джин Рич, но еще меньше он хотел ехать в королевство зла. Брэдшоу утверждал, что Мортмин вовсе не так плох, как думает Ивен, но тот не желал проверять это лично. Даже упоминания об этой поездке было достаточно, чтобы его начало тошнить.
– Ну, одному из нас придется ехать, – сказал Брэдшоу твердо. – И если поеду я, значит тебе здесь нужно быть очень осторожным, Ивен. Ведьма не должна тебя засечь, или ты погибнешь. Понял?
Ивен нерешительно кивнул. Брэдшоу уехал, и с тех пор Ивен превратился в шпиона. Это была нелегкая работа, ведь каждый день ему приходилось выдумывать что-нибудь новенькое, чтобы наблюдать за трактиром, не только чтобы Бренна его не заметила, но и чтобы среди местных не пошли разговоры. Он часто ходил в кабак, который находился неподалеку от трактира и из которого был прекрасно виден его вход. Но это тоже было непросто, потому что Ивен не пил. Когда-то давно Па рассказал ему о пиве, предупредив, что от него одни только неприятности, и строго-настрого запретил пить любые крепкие напитки. Последнее было совсем не трудно; как-то раз на Рождество Ивен попробовал виски и решил, что напиток похож на прокисший уксус. Но теперь, когда Ивену приходилось целыми днями просиживать в кабаке, запрет Па стал серьезной проблемой. Даже он знал, что никто не станет торчать в кабаке постоянно, если, конечно, он не пьяница. Он подумывал о том, чтобы брать кружку пива и растягивать ее на целый день, но, в конце концов, не смог. Па был мертв, это правда, но его слова из-за этого приобрели лишь большую силу. Ивен не мог пойти против них.
Он сказал хозяину, что ждет друга, который вот-вот приедет, и они сошлись на том, что Ивен будет пить воду по цене пива. Ивен переживал, что тот начнет болтать о их странном договоре, но его переживания были напрасными; хозяин вообще редко открывал рот, если дело не касалось выпивки и оплаты. Ему нравилось, что Ивен целый день сидит у дальнего конца стойки и пьет воду стакан за стаканом, отлучаясь лишь в загаженный нужник на задворках кабака. Шпионить оказалось очень скучно, поэтому на второй день Ивен принес с собой бумагу с карандашами и начал делать наброски людей в зале и на улице. Он знал, что его наброски не особо хороши, но кабатчику они, по крайней мере, понравились; некоторое время он старательно делал вид, что ему неинтересно, но затем все-таки подошел посмотреть, как Ивен рисует. Еще пару часов спустя он спросил у Ивена, можно ли ему тоже попробовать. Ивен дал ему лист бумаги и огрызок карандаша. Ему вдруг стало интересно, рисовал ли до этого кто-нибудь в Джин Рич. Вдохновения здесь было немного: окружающий пейзаж казался самым унылым из всего, что только можно представить. Он рисовал людей, здания, небо, но взгляд его то и дело возвращался к двери трактира.
Бренна покидала гостиницу еще дважды и направлялась по главной дороге куда-то в пустыню. Она как будто бродила бесцельно, но все же не совсем, и на третий день Ивену стало любопытно, что она здесь делает. Почему не едет дальше, как остальные путешественники, которые останавливались в Джин Рич только чтобы подготовиться к переходу через Пустынные земли. Бренна не заходила в те немногие магазины, что продавали снаряжение для путешественников и не пыталась купить ничего другого, даже еду. Более того, не считая ее странных вылазок в пустыню, она вообще не выходила из трактира. Ивен считал, что понимает почему: лишившись своей прежней нездоровой бесцветности, Бренна оказалась на удивление привлекательной, и когда она шла по улице, мужчины оборачивались ей вслед. Она все еще вызывала у людей безотчетный страх: никто не осмеливался заговорить с ней или пойти за ней в пустыню. Но она определенно привлекала внимание, а Ивен чувствовал, что ей это не нужно. Она ждала чего-то, стараясь оставаться незаметной. Ивен мог следить за ней только дне и понятия не имел, что она делает ночью.
На четвертый день после отъезда Брэдшоу в трактире появились два новых постояльца. Они были закутаны в плащи с ног до головы, но Ивен не увидел в этом ничего странного, потому что большинство приезжих в Джин Рич старались не распространяться о своих делах. Бренна не вышла встречать новых постояльцев, поэтому он выкинул их из головы и вернулся к рисованию.
В эту ночь никто не спал. Над пустыней бушевала гроза, какой Ивену еще не доводилось видеть. Вспышки молнии рассекали небо сверху до низу, а от раскатов грома сотрясались все здания на улице. Ивен, боявшийся грома, знал, что не сможет уснуть в такую грозу, и не хотел сидеть один в их с Брэдшоу подвальчике. Он засиделся в кабаке до поздней ночи, впрочем, как и еще добрая половина города. Кабатчик был так занят, что, когда у Ивена закончилась вода, плюхнул на стойку полный кувшин, не потребовав оплаты.
В комнате было слишком шумно для того, чтобы Ивен мог сосредоточиться на рисовании, поэтому он просто опустил голову на стойку и уставился в окно. Каждые несколько секунд сверкала молния, и в этот момент улицу заливал слепящий бело-голубой свет. Несмотря на грохочущий гром, веки Ивена стали тяжелеть. Время шло к полуночи, а он оставался на ногах так поздно лишь трижды за всю жизнь: в последние три Рождества перед тем, как стал работать в тюрьме Цитадели. Он задумался, не попросить ли у кабатчика разрешения вздремнуть прямо за стойкой. Гром грохотал так, словно пытался расколоть мир надвое, но хотя Ивен и боялся гроз, он был не так напуган, как предполагал. Кто бы мог подумать, что он уедет из Нового Лондона, проедет через половину Нового мира, и сможет жить один в странной деревушке? Ему хотелось рассказать об этом Па, но Па был…
Ивен резко сел. Снова сверкнула молния, и, хотя отсвет лампы на стекле ухудшал видимость, ему показалось, что он заметил фигуру в плаще, выносящую что-то объемное из дверей трактира.
Ивен соскользнул со стула и подошел к окну. Но в кромешной темноте было невозможно разглядеть ничего, кроме очертаний трактира. Очередная молния рассекла небо, и он увидел повозку перед трактиром и большой сверток в ней.
Забыв про бумагу и карандаши, оставшиеся на стойке, Ивен выскочил на улицу и тут же вымок до нитки. Гроза так грохотала, что он не услышал ни единого звука из кабака. Едва только он выбрался из-под навеса на крыльце, решившись взглянуть на сверток в повозке поближе, как новая вспышка молнии осветила темную фигуру перед трактиром. Ивен сразу же отступил, прячась в тени здания. На мгновение воцарилась темнота, а затем снова полыхнула молния, осветив профиль ведьмы в тени капюшона. Она водила головой из стороны в сторону, словно собака, принюхивающаяся к следу. Он вжался в стену изо всех сил, молясь, чтобы темнота скрыла его от выцветших глаз ведьмы…
