Небо светлеет. Нет больше звёзд – лишь постепенно тающая темнота. Всё время, пока ели, мы молчали, я почти забыла, что Дэй сидит рядом. Что я не одна.
– Почему ты здесь? – Я подскакиваю от неожиданности, когда мой спутник внезапно начинает говорить. – Ты хороший воришка. Не говоря уже о том, что чертовски сообразительный. Ты бы мог неплохо промышлять в Сенг-Нгой. Почему остаёшься на территории Лонгвея?
Я никогда и никому не рассказывала о сестре. Даже Чма. Говорить о ней слишком больно.
– Я пока не готов уйти.
Честно, больше нечего ему сказать. Я не знаю ответа. Не знаю, где моя сестра. Не знаю, что буду делать, когда найду её. Куда мы пойдём? Что будем есть? Как жить?
– А ты? – спрашиваю я, заталкивая беспокойные вопросы в самый дальний и пыльный уголок сознания. – Почему здесь ты?
Дэй устремляет взгляд на Внешний город. Приближается рассвет. Мерцает яркими, чистыми цветами между башнями небоскрёбов: лиловым, как лепестки лотоса, серовато-розовым, как язык Чма, и голубым. Как же много голубого!
– Мне больше некуда пойти, – отвечает Дэй. Жажда, такая же, как в первую нашу встречу, вспыхивает в его глазах. Мерцает в свете солнца и городских огней. Тянется к небоскрёбам. К морю позади них.
– Ты выглядишь как человек, который не нуждается в деньгах. – Я смотрю на пакет, в который с головой зарылся Чма. Мясные булочки – недешёвое удовольствие. – Почему не переедешь?
– Всё не так просто.
В словах Дэя скрывается прошлое. Интересно, это как-то связано с его шрамом? С причиной, по которой он соглашается жертвовать жизнью, пока я работаю посыльным? Но невозможно будет спросить его об этом, не получив вопросов в ответ. А я не хочу, чтобы этот парень со шрамом и множеством тайн лез в мои воспоминания.
Не настолько я ему доверяю.
Где-то у нас над головами проносится самолёт, заглушая слова Дэя душераздирающим гудом. Горячий воздух струёй вырывается из его турбин. Треплет наши волосы. Бьёт в спины.
Дэй сидит так близко к краю. Слишком близко. Когда поток воздуха ударяет по нам, я вскидываю руку. Хватаюсь за край его толстовки. Движение, целиком состоящее из скорости и инстинктов. Так же неосознанно я всегда хватаюсь за нож.
Самолёт исчезает, а пальцы мои по-прежнему впиваются в мягкую ткань толстовки Дэя. Он всё так же сидит на краю, прочно и спокойно. Опускает взгляд на мою руку. Лицо теряет краски, становясь всё бледнее, бледнее, бледнее.
– Прости. – Я разжимаю пальцы. Привычно скрещиваю руки на груди. – Мне… мне показалось, что ты сейчас упадёшь. Просто пытался тебя удержать.
Дэй не отводит от меня взгляда. Так же, как в тот день, когда мы встретились у борделя Лонгвея. Он словно смотрит на меня, а видит что-то – кого-то – другого.
А потом моргает. И наваждение рассеивается.
– Обычному самолёту не скинуть меня с крыши, – уверяет парень. – Ты всегда такой заботливый?
Опускаю взгляд на свои обнажённые руки – слишком белые после двух лет без солнца. Кожу покрывают шрамы. Блестящие линии и круги. Истории, которые кулаки отца оставили по всему моему телу. Истории, которые он собирался рассказать и Мэй Йи. И маме. Я никогда этого не позволяла.
Я вспоминаю тот день, когда нашла Чма – маленького дрожащего котёнка, которого шайка беспризорников пинала, как футбольный мяч. Их было больше меня. Четверо на одну. Но мне было плевать.
Я никогда не могла сидеть, сложа руки, и просто смотреть. Не сдавалась без боя.
– Хорошее качество. – Дэю не нужен ответ. Руки его сейчас не в карманах, а крепко сжимают край крыши. Фаланги так напряжены, словно вот-вот сломаются. – Мой брат был таким.
– У тебя есть брат?
Он снова часто моргает. Словно только сейчас понял, что сказал мне. Случайно выдал секрет.
– Он… его больше нет.
Больше нет. Как и Мэй Йи.
Возможно, у нас с Дэем куда больше общего, чем я думала.
Солнце восходит быстро. Напоминает мне, что мир состоит не только из серого потрескавшегося бетона. Его оранжевое пламя облизывает здания. Охватывает мир огнём. Всё вокруг меня, всё, чего касаются солнечные лучи, прекрасно.
– Я всегда хотел брата. – Не знаю, почему вдруг говорю это. Может, виной всему булочки в животе? Или тепло солнца на коже? А возможно, я просто чувствую, что задолжала Дэю ответный секрет.
– Почему? – спрашивает он.
– Потому что тогда жизнь была бы совсем другой.
Мой нос не был бы смещён, сломан. Мама бы улыбалась, а поля процветали. Отец не продал бы Мэй Йи ради денег на выпивку. И у меня бы всё ещё была семья.
– Забавно, – говорит Дэй. – Иногда я желаю того же. Только наоборот.
Я не понимаю, что парень имеет в виду, пока он не продолжает:
– Порой… порой мне хочется, чтобы брата никогда не существовало. Потому что тогда жизнь была бы совсем другой.
Минуты мы оба молчим. Смотрим на жёлтый диск солнца. Мечтаем о другой жизни.
– Но всё наоборот. – Дэй сминает бумажный пакет в шар. Швыряет его далеко-далеко. – Всё наоборот. И мы делаем всё, что можем. Продолжаем бороться. Выживаем.
Я наблюдаю, как падает пакет. Вниз, вниз, вниз. Пока совсем не исчезает, поглощённый раскинувшимися внизу улицами.
ДЭЙ
Цзин ушёл – и кот вместе с ним. Исчез в лабиринте лестниц и переулков Хак Нама. Отправился отсыпаться в своё ветхое убежище.
Я впервые привёл кого-то сюда, в своё место для раздумий. Сюда я прихожу, когда совсем падаю духом. Сижу на самом краю Хак Нама и обвожу шрам на руке. Вновь и вновь.
Не делай этого, Дэй! Ты не такой. Ты хороший.
Последние слова брата плывут по ветру, заполняя пустое пространство, где недавно сидел Цзин. По небу проносится очередной «Боинг-747». Его след треплет мне волосы, бьёт по барабанным перепонкам. Только шум, только его я должен слышать: молекулы расщепляемого воздуха кричат, навсегда разлучаемые друг с другом.
Я всеми силами стараюсь от него сбежать – забыть всё, что было с нами, – но призрак брата преследует меня. Даже днём пробирается в мою жизнь в лице Цзина, в его движениях. Пацан даже в ночное небо смотрит с тем же блеском в глазах. Интересно, что бы Цзин сказал о медном телескопе моего брата или об атласе звёздных карт, который он зачитал до дыр, когда собирался стать космонавтом? Брат всегда засиживался допоздна, вырывался босиком на балкон в своей спальне и бормотал о новых изученных созвездиях, если я оказывался слишком близко. Я всегда притворялся, что мне совсем не интересно, но что-то в памяти оставалось. Кассиопея, например. И сожаление.
А когда пацан схватил меня за толстовку, не позволяя упасть… так же брат пытался остановить меня той ночью. Те же огромные глаза. Плотно сжатые пальцы.
