Неделю назад я сказала бы «да». Но неделю назад не было раковины наутилуса, балансирующей на откосе моего окна. Не было парня снаружи, заставляющего меня чувствовать себя голой, даже когда я полностью одета, обещающего свой путь на свободу.
Достаточно ли мне просто выбраться отсюда? Этого ли я хочу на самом деле?
Не знаю.
Да. Такое крошечное, мимолётное слово. Его так легко произнести. Хватит даже кивка.
Я открываю рот, но краем глаза замечаю ярко-алую занавеску. Слова так и не вырываются наружу.
– Мэй Йи? – Посол слегка кривит губы. Подаётся вперёд, хватает меня за руку. Это движение, лёгкое касание пальцев, вспугивает роящиеся в голове мысли. Рука его опускается ниже, устраивается на изгибе бедра.
Я должна согласиться. Должна, но не могу.
– Я… мне нужно подумать, – говорю ему.
Посол хмурится сильнее, грозовые тучи сгущаются над его головой. Серые, мрачные.
– Я думал, ты скажешь «да».
Я тоже так думала. Но оказалось, что отсюда и на свободу два разных понятия.
В его глазах, в чертах лица виднеется тьма. Проблеск мрака, который вызывает у меня дрожь. Рука посла на бедре тяжелеет; пальцы давят, давят, давят.
– Есть кто-то ещё, да? – Обвинение его подобно разряду молнии – внезапное и резкое. – Лонгвей заставляет тебя принимать других клиентов?
Пальцы на моём бедре становятся вдруг сокрушительными. С губ срывается всхлип – наполовину удивленный, наполовину болезненный. Он никогда не прикасался ко мне так, никогда не причинял боль.
Услышав стон, посол отдёргивает руку. Долго смотрит на свою ладонь, потом на меня.
– Прости. Мне жаль. Просто последнее время ты какая-то другая. И я подумал…
– У меня никого больше нет. – Эти слова мне самой кажутся ложью. Из-за парня за окном. Из-за Синь, Вэнь Кей, Нуо и Инь Ю. Столько много людей, которых я никогда больше не увижу, если соглашусь. Если выберу безопасный путь. – Мне просто нужно подумать. Будет сложно уехать от подруг…
Штормовые тучи развеялись, лишь в глазах посла ещё туман и смятение. Он отстраняется, и холодный воздух оплетает мою кожу, вызывая мурашки. Посол одевается медленно, аккуратно. Он застёгивает рубашку и закручивает запонки. Пальцы уверенно касаются мелких деталей. На лице нет ни следа эмоций, когда посол накидывает на плечи пиджак и берёт пальто.
– Я попрошу Лонгвея не запирать комнаты.
Он выходит за дверь, даже не попрощавшись.
Дверь открывается, как и обещал посол. Мама-сан не задерживается ни на секунду, она удаляется в полутьму коридора, с металлическим скрежетом отпирая остальные комнаты. Я наблюдаю за ней с порога. Ищу синяк на лице, но его нет. То ли зажил, то ли тщательно спрятан.
Кожа на бедре разукрашена пятнами – кровью, которая не может освободиться, – формой и оттенком напоминающими мне экзотический цветок. Подобные цветы украшают тела остальных девушек. Подобные цветы оплетали запястья матери, когда отец стискивал их слишком сильно.
У меня они тоже были, раньше, в первые месяцы в борделе, когда клиенты попадали в мою постель без ограничений. До того как пришёл посол и спас меня. Или это я так думала.
«Это была ошибка, – говорю я себе. – Он не хотел».
Бедро пульсирует в такт с ударами сердца, напоминая мне, что те же самые слова каждый раз повторяла мама. Она не смотрела на повязки Цзин Линь и собственные синяки, просто склонялась над огнём в печи и ждала, когда вода зашипит, как пойманный в чайник дракон.
– Он не хотел этого делать и уже извинился передо мной.
Но синяки продолжали цвести: жёлтые, зеленоватые, ярко-розовые, фиолетовые, синие – целый сад отметин, опровергающий слова отца.
– Почему мама не бросит его? – как-то вечером спросила Цзин Линь, когда я обрабатывала ужасную ссадину над её левым глазом. – Мы можем уйти и основать новую ферму. Или переехать в город.
Из уст моей сестры это звучало так просто – переехать. Как будто мы можем просто взять, загрузить все вещи в воловью повозку и покинуть этот дом. Я никогда не могла объяснить ей, почему наша мать остаётся в доме. Просто знала это где-то в глубине сердца. Отец – свой человек, знакомый. И неважно, что дыхание его каждый вечер жалит, как сосновые иголки, а пальцы оставляют синяки на коже. К этому мы уже привыкли.
Мама никогда не бросит его. Ни за что на свете. Даже ради нас.
Моя мать была не из тех людей, которые готовы идти на риск. Не как Цзин Линь. Или Синь.
А я… Не знаю, к какому типу людей отношусь я.
Девочки приходят одна за одной. Толпятся у меня в дверях, как воробьи, собравшиеся вокруг кучки крошек. Знаю, прошло не так уж много времени с тех пор, как мы виделись в последний раз, но лица их словно принадлежит незнакомкам. Даже у крошечной Вэнь Кей, самой младшей из нас, в глазах таится бремя, которого не было раньше.
– Не думала, что нас выпустят так скоро, – говорит Нуо, когда все проходят в комнату. – Интересно почему?
Мне тоже интересно, что такого сказал посол, чтобы убедить хозяина отпереть не одну, а все двери. Какими бы ни были его слова, они сработали. Теперь я не сомневаюсь, что он сможет вызволить меня и из борделя.
Мысли мои всё ещё подобны неистовому тайфуну – кружатся и кружатся на дикой скорости, – такие громкие, что я едва слышу за ними рассказы девочек о времени, проведённом взаперти.
– А потом он попытался заставить меня…
Бассейн. Сад. Изысканная еда. Рай, поданный на тарелочке с голубой каёмочкой.
– …и мне пришлось звать Маму-сан.
Да. Почему я не сказала «да»? Любая бы согласилась. В одно мгновение. Да. Да. Да. Мгновение.
– …не спит по несколько дней… я слышу её крики…
Синь. А она согласилась бы? Я не уверена. Она вся горела, всегда рисковала. Её сердце, наверное, было подобно моей ракушке. Покоилось на другой стороне окна. Не скованное решётками. Близко, только протяни руку.
– Вэнь Кей, – зову я.
Все девочки оборачиваются.
– Ты когда-нибудь видела наутилус? – Я произношу это слово неуверенно, всё ещё запинаюсь.
Глаза девочки загораются. Сияние в их глубине соперничает с бременем.
– Ох, да! Отец иногда ловил их. На рынке он продавал раковины туристам. Если расколоть ракушку, можно посмотреть, как наутилус растёт. Когда он становится слишком большим для прошлой раковины, он закрывает её и наращивает новую. Снова и снова. Пока ракушка совсем не закрутится.
Последняя фраза заставляет Нуо вздохнуть:
– Как папоротник? Бабушка выращивала папоротники в саду. А ещё редис, морковку и…
– Лучше не говорить о доме, – прерывает её Инь Ю. Голос у неё ворчливый и раздраженный. Не такой, как обычно. Я замечаю винные пятна на её рабочем платье. Ещё влажные и тёмные, будто открытая рана. – Мы только сами себе делаем больнее. Ничего хорошего из этого не выйдет. Синь попала в беду именно из-за них… из-за разговоров о доме. Они вскружили ей голову.
