– Отлично. Буду отдавать половину своей доли. Но не надейся, что я присоединюсь к вашим играм.
В словах его сквозит отвращение, и я сознаю, как мерзко звучит это требование. Какая-то частичка души желает рассказать Дэю, что я ищу. Почему живу в этом ужасном, зловонном лабиринте. Но невысказанные секреты продолжают стоять между нами. Мои по-прежнему цепляются за меня, его – за него.
Дэй быстро идёт к лестнице. Я не пытаюсь его остановить.
И всё вдруг меняется. Капли начинают больнее бить по лицу. Кусать, а не жалить. Гроза нарастает, рокочет. И всё становится белым.
Град. Он кусается и царапается. Грохочет по крыше. Соловьи больше не поют – они пронзительно кричат. Растения в горшках вздрагивают под ударами. Одежда срывается с верёвок, точно осенние листья.
Сгорбленная фигура Дэя, пробирающаяся к лестнице, расплывается вдали. Воздух между нами размыт и туманен, как разбитый экран телевизора. Но я всё же замечаю, как он ненадолго останавливается, прежде чем уйти. Кричит сквозь грохот льда:
– Сделка через два дня! Встретимся на месте!
И он исчезает. Мне тоже стоит уйти отсюда. Быстрей, пока приспешники Куэна не решили вернуться с подмогой.
Град обрушивается с новой силой. Белый, острый, болезненный. Его завеса такая плотная, что за ней не видны даже огни Внешнего города. Я не вижу даже лестницу, на которой скрылся Дэй. И на мгновение кажется, что я вообще не в городе. Я одна. Снова, как и всегда. Небо вокруг меня так яростно и свободно.
Дэй. Безопасность. Всё это неважно. Не ради этого я здесь. Не ради этого борюсь за жизнь.
Я прорвусь сквозь бурю и найду сестру.
МЭЙ ЙИ
Парень за окном выглядит уставшим. Когда он появляется за преградой из стекла и прутьев, я тушу фонарики, чтобы лучше его видеть. Щёки и кончик носа у него пылают цветом, яркие от воды и холода. Тёмные глаза влажно блестят, кожа под ними серее и темнее.
Но от его вида по-прежнему захватывает дух – кожу покалывает, словно заледеневшая я попала в облако горячего пара. Ощущение, похожее на панику, только сильнее. Оно превозмогает всё: обещание посла, синяк на бедре, смех золотозубых головорезов Братства. Есть только парень и его ракушка. Я и звёзды на потолке. И хрупкая ваза с цветами.
– Я справилась, – выпаливаю я, хоть и не планировала этого делать. Долгими часами я взвешивала в уме имена. Риск, который они несут. Теперь просьба парня уже не кажется мне такой незначительной.
Он тяжело вздыхает. От дыхания повсюду клубятся облачка пара, напоминая о туманах, которые укрывают рисовые поля в волшебный предрассветный час. На мгновение пар становится таким густым, что даже парень исчезает. Капли собираются на окне, скатываются вниз, будто слёзы.
– Сегодня утром мне как раз не помешают хорошие новости, – сообщает он сквозь запотевшее окно с потоками воды. – Я устал.
– Слишком много восходов?
– Недостаточно, – отвечает он.
Моя рука лежит на оконной решётке. Холод проникает сквозь стекло, кружит рядом с прутьями. Зима пробирается в трещины подобно муравьям, медленно, но уверенно, непреклонно.
Парень тоже это ощущает. Он весь дрожит, одетый лишь в чёрную толстовку с капюшоном. Она вся промокла, как тряпки, которыми я промывала ссадины Цзин Линь. Неудивительно, что зубы его так стучат.
Жаль, я не могу протянуть руку через окно. Нет, не для того, чтобы забрать ракушку или почувствовать дождь. Мне хотелось бы прикоснуться к парню, подарить кусочек окутывающего комнату тепла, от которого меня бросает в пот.
Очередное невыполнимое желание.
Но пусть я не могу поделиться с ним теплом, я могу назвать имена. Попытаться вернуть на лицо улыбку. Если парень красив, даже когда хмурится, не представляю, каким прекрасным он будет с настоящей, искренней улыбкой.
– Вчера в зале собрались десять человек. И хозя… Лонгвей. – Произносить это имя вслух кажется ужаснейшим из грехов, но я выдавливаю его из себя. Парень даже не морщится. – Они редко называли друг друга по именам. Мне удалось выяснить лишь четыре.
Гость не улыбается, но и не хмурится. Он смотрит на мои пальцы, продетые сквозь оконную решётку, словно знает, как отчаянно мне хочется преодолеть её.
– Какие же?
– Первый Фанг. Мужчина с драконом на лице. Он каждый месяц собирает для Лонгвея дань. Его главная обязанность… забирать деньги у тех, кто не хочет платить. Все называют его Алый Полюс.
Парень кивает:
– Продолжай.
– Есть Люнь. Он отслеживает большую часть сделок с наркотиками. Мужчину с золотыми зубами зовут Нам. Чем он занимается, не знаю, но его зовут Мастер Благовоний. – Тревога, много часов назад посеянная в моём животе сладковатыми парами опиума, перерастает в настоящую боль.
Я не обязана это делать. Можно отвернуться. Притвориться, будто ничего не случилось. Будто я никогда не мечтала вновь увидеть сестру. Или съездить к морю. Можно посидеть, подождать и сказать послу Осаму «да».
Эти мысли заставляют меня ёрзать на кровати. Бедро простреливает болью. Напоминанием резкой хватки пальцев посла.
– Фанг. Люнь. Нам. – Парень считает имена, три пальца показываются из низко натянутого рукава. – Кто четвёртый?
Дыхание перехватывает. Я смотрю на его пальцы, пронзающие холодный воздух, словно оленьи рога. Они перепачканы грязью, костяшки сбиты, а ногти обгрызены под самый корень. Вспоминаю, как они держали ракушку, так осторожно, словно внутри неё ещё теплилась жизнь, выстраивая камеру за камерой.
Эти пальцы просто так не оставят синяков.
– Чан Кит, – выдыхаю я. – Последний Чан Кит.
– Отлично, – соглашается парень. – Ты права.
– Ты… ты знал? – У меня в горле встаёт ком, словно воздушный шарик, который вот-вот лопнет.
– Да, – кивает парень. Волосы, тёмные, как воронье крыло, падают ему на щёки – смягчают острые скулы. – Я проверял тебя. Хотел узнать, сможешь ли добыть информацию. И ты отлично справилась.
– Значит, остальные шесть имён… они тебе не нужны?
– На самом деле, нужны. В каком-то смысле. – Он прикусывает губу. Должно быть, он часто это делает, потому что кожа в этом месте слегка кровит. – Скажи, у них был гроссбух?
– Гроссбух? – Слово непривычно перекатывается на языке, толстое и неповоротливое.
– Он выглядит, как большая записная книжка, – объясняет парень. – В нём хранятся все данные: имёна, даты, числа. Все записи о делах Братства.
Я вспоминаю собрание, красную книгу на коленях наркобарона. Ту самую, в которой он царапал заметки чёрными чернилами.
– У хозя… у Лонгвея есть книга. Он писал в ней.
– Ты видела, что он записывал?
– Да, – выпаливаю я, но останавливаюсь, ощущая, как пятна стыда расцветают на щеках. – Но я… не умею читать.
