– Расступились! – Выкрикнутое слово действует не менее эффективно, чем пуля, выпущенная в прошлый раз. Мальчишка кидаются врассыпную размытым потоком лохмотьев и наполовину вытащенных ножей. Прочь, прочь – исчезая в тенях и в зеве переулка.
Земля у меня под ногами вся залита красным. Лужи, некогда бывшие грязно-коричневыми, теперь темнеют багровым. Потоки крови растекаются по бетону, будто жадные корни, ищущие лучшую почву. Тянущиеся ко мне, как в самых страшных кошмарах.
На секунду я забываю, как дышать.
Цзин кажется ещё меньше, чем обычно. Свернувшись в клубок, он лежит на боку, бледный и недвижимый. Одежда мальчишки настолько пропиталась кровью, что невозможно понять, где находится рана. И дышит ли он вообще.
Нет никаких сомнений, что Куэн мёртв. Он раскинулся, как рыба на льду, продолжая тянуться пальцами к торчащему из груди ножу.
Кровь. Всюду кровь. Ботинки хлюпают, ступая на неё. Я едва не роняю пистолет в густое красное море, когда опускаюсь на колени и переворачиваю Цзина.
На мгновение всё расплывается. В глазах вспышками мерцают тени. Воспоминания о ночи, которая изменила всё, настигают меня, зеркально отражая происходящее сейчас. Слишком яркие, чтобы их можно было подавить. Кровь. Ледяной привкус смерти в воздухе. Моя рука, сжимающая пистолет. Три сломанных тела у моих ног. Три жертвы, приписанные мне. Три причины, почему я не могу покинуть Хак Нам.
Но сейчас всё иначе. Сейчас – это сейчас. И на этот раз мальчик ещё жив.
Руки мои окрашиваются насыщенно-красным, становятся липкими. Я опускаю взгляд на Цзина. Слишком много крови. Слишком. Прямо как в моих снах. Хоть и не вся она его. Пусть мальчишка и жив, но ненадолго, если я что-нибудь не предприму.
В Хак Наме нет врачей, которым под силу справиться с подобным. Аптекари с сушёными грибами и порошком из акульих плавников ни за что не смогут нормально обработать такую рану. А моя аптечка просто-напросто утонет во всей это кровище. То, что сейчас нужно Цзину, лежит за Старыми южными воротами. Вдали от ржавых пушек. На землях закона и порядка. Куда мне путь закрыт.
Избавься от мальчишки. Он больше не нужен.
Цэнг прав. После такого Цзин точно не сможет бегать, по крайней мере, оставшиеся мне десять дней. Теперь он бесполезен, не нужен. Мне стоит просто пройти мимо, не сбавляя шаг. Оставить сломанного, умирающего пацана за спиной. С глаз долой – из сердца вон.
Но ведь на самом деле они остаются в сердце, разве нет? Брат, Ли и девушка, с подметающими улицу волосами… их лица преследуют меня во снах, последние слова кружат, шепчут. Словно предназначены именно для этого момента.
Брат: Ты хороший.
Ли: Пожалуйста! Не оставляйте меня!
И молчание девушки, чей побег не удался. Тишина.
Я снова смотрю на Цзина, замечая лишь, как обострилось и побледнело его лицо. Стало мраморным. Как у молчаливой утаскиваемой девушки. Как у смерти.
Я не могу спасти всех. Но Цзин… он особенный. Не уверен, что смогу вынести ещё одного призрака прошлого.
Собственное тело кажется каким-то чужим, когда я просовываю руки под спину Цзина. Потоки крови обжигают обнажённые пальцы. Внутренности скручивает от солёного металлического запаха.
Мысли кружатся в голове, изо всех сил стараются оставаться в настоящем, когда я осторожно поднимаю мальчишку к груди, стараясь не потревожить нож, всё ещё торчащий в боку. Он легче, чем я думал. Совсем пушинка. Неудивительно, что так быстро бегает.
Старые южные ворота забиты людьми. Они спешат, исполняют поручения и с пользой проводят утренние часы, снуют в Хак Нам и обратно. Мокрые волосы блестят, плечи в градинах. Буря утихла с тех пор, как я покинул крышу. Градины по размеру не больше, чем кондитерская посыпка, покрывают улицы и переулки, как глазурь – торт. Густо, словно снег.
Я держусь ближе к краю улицы. Прохожие даже не смотрят на нас, если же вдруг обращают внимание, просто хмурятся и стараются сторониться. Заляпанные кровью бродяжки в Хак Наме – привычное дело.
Пушки стоят на месте, дразня меня ржавчиной и невидимыми барьерами. Видением наручников и пожизненного заключения. Нельзя. Не останавливайся. Я вдыхаю воздух, будто храбрость, и шагаю дальше: мимо старинных орудий, под деревянным навесом, в странный, свежий, белый мир.
Я думал, что возвращение в родной город из изгнания будет иным. Представлял его шумным, ярким. Не тихим и незаметным проникновением на светлые улицы.
Теперь, действительно вырвавшись из Хак Нама, я не знаю, что делать. Стою посреди дороги, ощущаю, как последние градины стучат по плечам и понимаю: на самом деле я ждал, что меня попытаются остановить. Что я не собирался заходить так далеко.
Цзина нельзя просто отвести в больницу. Будет слишком много вопросов, бюрократия и бумажная волокита. Мальчишка истечёт кровью ещё до того, как все документы будут заполнены. К тому же там могут быть копы. (Одно дело испытывать судьбу, другое – идти прямо к ней в пасть).
Есть только одно место, куда я могу пойти. Одно место, где мы оба будем в безопасности. По крайней мере, недолго.
Водитель такси, которое мне удаётся остановить, пожилой мужчина с серебристыми волосами и в ужасных огромных очках. Он пялится на нас, как сова, и чёрные глаза щурятся от страха, когда мужчина понимает, что у меня в руках.
Я умудряюсь выудить свёрток с деньгами. Их много. Мой месячный запас – на еду и комнату. Гораздо больше, чем он зарабатывает за неделю бесконечных поездок.
– Никаких вопросов. – Я помахиваю перед ним банкнотами. – Вы знаете, где находится холм Тай Пин?
Глупый вопрос. Каждый в Сенг Нгои знает, где находится самый богатый район города. Но, кажется, я предрасположен задавать глупые вопросы, когда на руках у меня умирает человек.
В какой-то момент кажется, что таксист сейчас просто вожмёт педаль газа в пол и умчится от нас далеко-далеко, насколько позволяет авто. Но взгляд его цепляется за деньги. Пачка банкнот в моих руках достаточно объёмна, чтобы убедить его в обратном.
– Адрес? – Таксист взмахом руки предлагает садиться, пытаясь не морщиться, когда я заляпываю кровью кожаные сидения.
– Пятьдесят пятый дом. – Перебрасываю деньги на переднее сидение и смотрю на Цзина. Лицо его мертвенно-бледное, как крупинки града. Но я чувствую, едва-едва, как грудь его вздымается. Вдох. Выдох.
Таксист что-то бормочет себе под нос, я не могу разобрать слова за бодрым жужжанием радио. Нежный женский голос течёт из колонок, сообщая, что ткого холода и осадков в Сенг Нгои не было уже лет десять. Я слушаю её, а потом энергичную песенку какой-то модной девчачьей группы, пока такси колесит по городу в сторону Тай Пин.
Всякий раз, вспоминая это место, я представляю его в жаркие летние дни. Когда цветёт гибискус – яркие всполохи алого, жёлтого и белого окружают дорогу до самого холма. На обочине такие густые заросли вечнозелёных деревьев и бамбука, что можно представить, будто ты в лесу, а не на холме посреди оживлённого мегаполиса. Я думаю о цикадах, о том, как они цепляются за красные сосновые ветви и стрекочут в ночи.
