Я так увлечён мыслями, что вздрагиваю, когда такси останавливается. Сквозь запотевшее стекло я вижу их – ворота. Такие же, как и раньше: высокие металлические шипы в окружении каменных колонн в самом конце длинной дороги. Дом номер пятьдесят пять.
Когда я смотрю на них, кажется, словно выпавший недавно град теперь врезается мне в грудь. Это место выглядит таким неизменным. Не тронутым моим отсутствием. Но что-то кажется другим… Кажется, словно эта решётка призвана не пускать меня внутрь.
– Вы выходите? – водитель такси практически кричит, и я вспоминаю, что дело не ждёт. Толстовка вся промокла, потяжелела от крови Цзина и его соперника.
Руки ноют от веса пацана, когда я выбираюсь из такси. Будто он за поездку внезапно набрал футов тридцать. Такси разворачивается и спешно уезжает, из-под колёс летит гравий и град.
Я плетусь к панели, надеясь, что код доступа остался прежним. Указательный палец оставляет кровавые разводы на безукоризненно-чистых кнопках. Но раздаётся писк и звон цепей. Ворота разъезжаются. Я проскакиваю внутрь, не дожидаясь, пока они полностью распахнутся, оставляя за собой розоватые следы на крупинках града.
Вокруг так бело и спокойно, что особняк кажется декорацией из фильмов. Слишком большое и идеальное с его керамической черепицей и высокими стенами. Я постоянно моргаю, пока иду к широкой изогнутой веранде. Жду, что в любую минуту она просто исчезнет.
Мне не приходится даже стучать. Двойная дверь распахивается. Мужчина за ней выглядит старше, внушает уважение. В волосах его появилось намного больше серебристых прядей, чем было, когда я в последний раз видел его на этой веранде.
– Дэй Шин! – Взгляд мужчины устремляется к Цзину, лежащему у меня на руках. Кожа его становится бледнее мела, как в ту ночь, которая изменила всё.
– Здравствуй, отец.
Вода ужасно горячая, она льёт мне на руки, ошпаривает кожу между пальцами. Кровь Цзина стекает в мраморную раковину – вода, сперва ярко-алая, становится светлой, розоватой. Я смотрю, как она кружится и стекает, оставляя раковину такой же белоснежной, как раньше.
Ванная ни капли не изменилась – аккуратный деревянный пол и тонкие перегородки с древней каллиграфией. Здесь всё выглядит прежним: прихожая, гостиная, сад камней. Словно два года в Хак Наме были просто ночным кошмаром.
Я опускаю взгляд и понимаю, что до сих пор держу руки под струёй воды. Вытаскиваю их и замечаю, как покраснела кожа. Руки дрожат, будто листья момидзи,
[3] пойманные осенним штормом.
Я стягиваю толстовку, тяжёлую от невидимой сейчас крови, и осторожно держу её в руках. Всё вокруг кажется таким чистым. Или, может, это я настолько грязный? Судя по слабым розовым следам на полу, скорее последнее.
В конце концов, я заталкиваю толстовку в раковину, где кран ещё выплёвывает воду. Она бурлит вокруг толстовки, становясь цвета коричных леденцов, которыми в детстве всегда угощал меня дедушка.
– Дэй Шин?
Я оглядываюсь на дверь. Медный замок на ней блестит невероятно ярко – в Хак Нам не найти такого чистого блеска.
– Это ты? Действительно ты? – Голос за дверью принадлежит моей матери. У неё такой же акцент, как и у Осаму, но заметно мягче. Закрывая глаза, я могу представить её лицо: идеально изогнутые брови, словно их на её коже нарисовала кисть настоящего мастера каллиграфии; бледные припудренные щёки; губы окрашены помадой цвета изысканного тёмного вина. Она кусает их, как делает всегда, когда нервничает.
Я отодвигаю щеколду, позволяю двери открыться. На пороге стоит мама, какой я её помню. Она ступает в яркий свет ванной комнаты, и я замечаю оставленные временем следы. Больше тонких линий в уголках глаз. Искусственная чернота волос, тьма, созданная химикатами. Только оказавшись с ней рядом, я понимаю, что действительно прошло два года.
– О, Дэй Шин. Ты дома.
Голос её печален, но лёгок. Руки протягиваются ко мне, они гораздо тоньше, чем я помню – лишь кожа, кости и переплетение тонких вен. Я отступаю от этих объятий.
– Не… не прикасайся ко мне.
– Но…
– Я весь… в крови. – Объяснение срывается с моих губ.
Взгляд мамы удивлённо опускается ниже, словно она только замечает кровавые пятна на моей футболке. И шрам. Он ещё здесь, всегда здесь. Бугрящийся и яркий. Дрожь пробегает по её лицу, оседая на губах. Знаю, мама вспомнила другую такую же ночь. Тогда красного было гораздо больше. И часть его была моей собственной.
– Это неважно, – шепчет она. Тонкие руки оплетают меня, всего такого грязного, в пятнах крови. – Ты же мой сын.
Единственный оставшийся… Я сглатываю эту мысль, думая вместо этого о том, что порчу блузку от Гуччи. И конечно же, когда мама наконец отстраняется, по белому шёлку расплываются розоватые пятна.
Но она, кажется, этого не замечает. Смотрит на меня со слезами на глазах.
– Зачем ты вернулся?
На самом деле под этим вопросом она подразумевает совсем другое, потому что ответ очевиден. Брызгами испещряет мою майку, лежит в гостевой комнате и пытается не умереть от потери крови. Чего мама не понимает, что ей действительно важно знать: почему я рискую ради этого.
Я не знаю, что ей ответить. С одной стороны из-за того, что просто не могу облечь причину в слова, но с другой… я и сам в ней не уверен. Утренний прилив адреналина покинул тело, забирая с собой острое осознание чрезвычайности ситуации.
Точно понимаю лишь одно: я не мог, не могу позволить Цзину умереть. Я не безжалостный преступник, каким когда-то притворялся и каким считает меня Цэнг. Я не собираюсь добавлять в свой послужной список очередной труп.
– Врач уже здесь? – Не представляю, сколько прошло времени, пока я был в окутанной паром ванной.
– Он сейчас с мальчиком.
– Хорошо.
– Пойду поищу одежду в твоей старой комнате. – Мама шире приоткрывает дверь. Пар вырывается наружу, напоминая мне, как ясен внешний мир. Как холоден. – И попрошу Эмио принести тебя чай.
Она уходит прежде, чем я успеваю ответить. Напомнить, что старые вещи мне теперь малы. Слишком много времени и слишком много дюймов миновало с тех пор, как я был здесь в последний раз.
Осознание эхом отдаётся во мне. Окрашивает каждый уголок каждой комнаты этого дома. Я изменился. Я больше не принадлежу этому месту. Это не мой мир. Всё время, проведённое в Хак Наме – когда я стоял на самом краю крыш, стоял и смотрел вдаль, – я мечтал, жаждал, стремился вернуться сюда. Или же я так думал.
Возвращение домой не спасёт. Оно не принесёт мне покоя.
Так что же для меня свобода? Спасенье? Что излечит меня?
Дверь в гостевую комнату плотно закрыта. Эмио уже вытерла кровь, но пол ещё скользкий и влажный. До попадания в Хак Нам я не знал, как пахнет чистота, но теперь я ощущаю острый запах лимона и химикатов.
