– Мы не обязаны справляться со всем в одиночку, Цзин Линь. Я помогу тебе найти сестру. Если она там, мы вызволим её.
Вот, должно быть, что значит иметь брата. Я вспоминаю, как сильно когда-то хотела этого. Когда спина отваливалась от стояния над бесконечными рядами риса. Когда слова отца становились бессвязными, а кулаки врезались в моё тело. Когда приехали Жнецы, и никому в доме не хватило сил их остановить.
Я давно перестала мечтать о брате. Когда последняя беременность мамы окончилась кровью и пониманием: если она подарит этому мира мальчика, мне придётся защищать и его.
Но сейчас Дэй держит меня за руку, сейчас не нужно быть сильной. Я больше не обязана быть одна. Стискиваю в ответ его пальцы. Игла впивается в вену, тянет повязку. Жалит.
– А я помогу тебе достать книгу, – обещаю я. – До нового года.
Бремя девяти оставшихся дней отражается на лице Дэя. Он отдёргивает руку.
– Тебе нужно отдыхать. Доктор Кван сказал, тебе стоит соблюдать постельный режим не менее двух недель. И никаких серьёзных нагрузок ещё месяц после этого.
Дэй не говорит вслух, что мне придётся здесь задержаться, но это читается у него на лице. Я хочу поспорить, но сейчас больно даже дышать.
– Я принёс тебе кое-что, чтобы было не скучно. – Он наклоняется и поднимает с пола книгу. Обложку её местами ещё покрывает тонкий слой пыли. Дэй стирает его, протягивает книгу мне. – Звёздные карты.
Она тяжёлая. В ней столько всего нового, неизвестного мне, но желанного. Я кладу книгу на грудь, пролистываю страницы, пахнущие краской и годами. Она написана на незнакомом мне языке с резкими заковыристыми символами. Но есть картинки: бархатно-синий цвет с белой паутиной линий, соединяющей дюжины точек. Если хорошенько присмотреться, я смогу их узнать.
– Здесь есть Кассиопея, – говорит Дэй. – Если прочитаешь эту книгу, наверху есть другие. Океанология, зоология, археология. Целая куча всяких страшных -логий. Хиро не мог определиться, кем хочет…
Предложение обрывается, увядает. Как поля папы после дней, недель без дождя. Я пытаюсь переворачивать страницы, ищу свой серп, но боль вновь вспыхивает под лопаткой. Заставляет стискивать зубы.
Дэй встаёт. Ножки стула едва слышно скребут по полу.
– Я попрошу медсестру зайти. Дать тебе обезболивающие.
Подталкиваю книгу со звёздными картами, и она сползает к здоровому, не пылающему огнём боку. Глаза слипаются, сдаваясь неизбежному сну. Ни разу в жизни я не чувствовала себя насколько, настолько уставшей. Но есть ещё один вопрос, который я так и не задала. Ещё один ответ, который мне необходим.
– Подожди… ты… ты видел Чма? Он в порядке?
– Чма? – Дэй замирает.
– Куэн отрезал ему хвост. – Вспоминаю нож. Гладкий, окровавленный обрубок хвоста Чма. И меня вновь охватывает злость.
– Ты убила парня за кота? – Моё сражение с Куэном кажется таким простым, таким жестоким, когда Дэй говорит так: парня за кота. Сердце за хвост.
Не самый равноценный обмен на этот раз.
Дэй тянется к двери, качает головой:
– Я не видел его.
Он уходит. Я пялюсь в угольно-чёрный потолок. Но вижу только остекленевшие глаза Куэна, смотрящие в пустоту. Возможно, он это заслужил. А возможно, моя рука просто соскользнула.
Но всё же он мёртв. Из-за меня.
Куэн мертв. А я жива.
Так откуда же ощущение, что это я что-то потеряла?
8 дней
МЭЙ ЙИ
Я жду посла. Крики Синь звучат в голове, а «да» крутится на языке, наполняя тело искрами и вспышками, подобно фейерверку, который как-то раз наши соседи купили на новый год. Я никогда раньше не видела такого огня: вишнёво-красного, яркого-яркого, просто ослепляющего. Он был так прекрасен, словно не из нашего мира, и мне казалось, что даже это – слишком. Но тут фитиль кончился, и в ясное зимнее небо взметнулся белый хвост дыма. Ночную черноту заполнило множество цветов, я даже не могла назвать их все: следы сапфирового, алого, зелёного.
Зрелище было столь прекрасно, что я расплакалась.
И сейчас, когда дверь открывается, у меня к горлу тоже подступают слёзы. Внутри скопилось столько всего: страхи, потери, приобретения, невысказанные желания и моё «да», – они кружатся, вспыхивают и сверкают, как тот фейерверк. Невозможно держать всё в себе.
Но что-то странное есть в том, как посол входит в комнату, требующее тишины. Сегодня он выглядит ещё крупнее, неуклюжий в своём объёмном пальто. Ткань чёрная-чёрная, как медвежий мех. Я не вижу, что у него в руках. Но точно не цветы.
Нет ни слов приветствия, ни обычного кивка. Он подходит к столу и хватает вазу за край.
– Подходящих букетов не было, – кидает он мне через плечо. – А я хотел принести тебе что-нибудь особенное. Чтобы показать, как сожалею о случившемся…
О случившемся. Лучше бы он сказал это вслух, сказал, что сожалеет о моих синяках, а не приносил очередной дорогой подарок. Лучше бы придерживался привычного ритуала и пришёл с цветами.
Посол отступает от стола, и я понимаю, что он заменил пожухлые гвоздики неглубоким горшком. Над его песчаной почвой высится дерево. Не побег, а полноценное растение с ветвями, корой, листьями и корнями. Дерево, которое должно быть выше человеческого роста, сейчас не больше моей руки.
– Ч-что это? – Я мгновенно забываю о вертящемся на языке «да» и во все глаза смотрю на растение, пытаясь представить, как дерево удалось так уменьшить и заточить в горшке. Это магия, нечто невероятное.
– Кипарис. – Посол наклоняется, чтобы проверить листья, протирает их слишком осторожными ухоженными пальцами.
– Как… почему он такой маленький? – ощущаю себя глупо, задавая этот вопрос. Я никогда не видела кипарис. Большинство деревьев в нашей провинции исчезли задолго до моего рождения, были срублены и выкорчеваны, чтобы освободить место для рисовых полей. Может быть, все кипарисы такие крошечные, а я этого просто не знаю.
– Эта техника называется бонсай. Садоводы используют её, чтобы дерево не вырастало слишком большим и непослушным. Так их можно держать дома. Чтобы наслаждаться видом.
Я продолжаю смотреть на крошечное дерево. Пытаюсь представить, каким бы оно стало, если бы не было ограничено своим маленьким горшком. Если бы человеческие руки и секаторы не сдерживали его, постоянно подрезая.
– Цветов больше не будет? – спрашиваю я.
– Они же вянут, – говорит посол так, будто я сама не знаю. Будто это не моя комната наполняется сладким гниющим ароматом каждый раз, когда лепестки начинают увядать. – Я думал, ты оценишь более постоянный подарок.
Теперь мне нечего ставить на окно. Нечем предупреждать парня.
Мысль настигает меня – острая и твёрдая, – как камень, вылетевший из пращи. Это неважно. Не должно быть. Вскоре не будет этого окна. Не будет стен. И цветов пластиковой орхидеи, и кривобоких звёзд.
