– Девочки помогут, – быстро и уверенно отвечает Мэй Йи.
– Только… будь осторожна. – Грудь сдавливает. Мне сложно даже довериться этим двум девушкам, двум сёстрам. Добавить сюда ещё двух неизвестных – уже слишком. Слишком много переменных, слишком много шансов, что всё пойдёт не так. – И осмотрительна.
– Когда начнём?
Вовлечение в план девушек многое меняет, но в основе своей расписание. Прежде, когда на плахе лежала только моя голова (и, пожалуй, голова Цзин Линь), хотелось найти гроссбух как можно скорее. Но я-то мог сбежать, а девушки… они как мышки, запертые в клетке. Если Лонгвей узнает, кто украл его книгу, он может… он раздавит их.
И даже если я сработаю в одиночку – куплю время одной из девочек или приду проситься в Братство, – Лонгвей всё равно накажет их, выплеснет злость на тех, кто не может дать отпор. Слишком много деталей нужно просчитать. Хорошо это или плохо, но мы все связаны.
Это лучший план, который мы можем испробовать.
Всё должно пройти быстро, чтобы Лонгвей не успел даже понять, что гроссбух пропал, пока сюда не прибудут копы. Действовать нужно в последние минуты.
– В канун нового года. Через пять дней. Я подойду к твоему окну, прежде чем направиться в главный зал. Отвлеку Лонгвея и вашу Маму-сан, чтобы ты успела пробраться наверх и спуститься. Потом куплю время Нуо и буду ждать тебя у неё в комнате. Я успею уйти, а Лонгвей ничего не узнает. Но я вернусь за вами.
Мэй Йи сглатывает:
– А до твоего возвращения?
– Держите его внизу, пусть курит. Пока часы не пробьют полночь.
– Как я могу быть уверена, что ты вернёшься? – Вопрос девушки, которую всегда забывали. Снова и снова, и снова.
Коса спадает с её запястья, и я вижу на нём отметину. Тёмное пятно посреди безупречной белизны. Слишком странное, чтобы быть простой тенью, смазанное, как отпечатки пальцев преступника. Подпись одного конкретного престарелого ублюдка.
Чёртов Осаму.
Я смотрю в лицо Мэй Йи, и всё не имеет значения. Плевать, что отец продал девушку ради жалкой суммы денег. Что она может быть сестрой Цзин Линь. Что моя свобода, моя жизнь теперь в её руках. И что ракушку, скорее всего, сделали на фабрике.
Даже когда руки её покрыты синяками, в мире нет ничего прекрасней и целостней, чем она. Чем Мэй Йи.
– Я вернусь за тобой. Несмотря ни на что. – Слова грёбаного героя вырываются из моего рта. Моя лучшая часть – ту, которую пробудила она – тянется к девушке через стекло.
Сомневаюсь, что когда-либо в жизни говорил более искренно.
Дедушка умер рано, но некоторые воспоминания о нём всегда остаются со мной. Как он всякий раз застывал, слыша гул самолёта. Как крепко стискивал трость – вены на правой руке вздымались, как фиолетовые черви.
Мне было пять, когда я наконец-то набрался смелости спросить его о колене. Подбородок его задрожал, облачно-белая бородка затрепетала, словно подхваченная ветром.
– Давным-давно, задолго до рождения твоей матери и тебя, я был на войне. Ты знал об этом?
Я покачал головой.
– Я был лётчиком. Не пилотом истребителя, конечно, я занимался поставками. – Он замолчал, обеими руками сжимая трость, всем весом наваливаясь на небольшой кусок дерева. – Я летел на задание, когда самолёт подбили. Я выжил, но был сильно ранен. Кусок металла попал под коленную чашечку. С тех пор я так и не смог нормально ходить.
Мой юный ум никак не мог понять, почему старая боль спустя столько лет не позволяет человеку ходить. Почему она осталась с ним на всю жизнь.
Но теперь, когда я стал старше, когда прошёл собственные войны и сам заработал раны, я понимаю. В груди разрастается боль, когда я отхожу от окна Мэй Йи, словно напоминание о старой боевой ране. Боль, которую я не могу объяснить. Которая не позволит забыть.
Я думал, что два года пытался стереть прошлое. Избавиться от боли, затолкать её в самую глубину души, куда могут пробраться только кошмары. Но на самом деле просто заморозил её. Боль, застывшая во времени.
Я иду привычной дорогой. Вдоль заводов и фабрик, полных измождённых рабочих, трудящихся на неутомимых механизмах. За угол, где кутается в поеденное молью одеяло беззубый старик, протянув руки для милостыни, словно чашу из плоти и узловатых суставов. Мимо сгорбившихся в дверях проституток с обнажёнными плечами. Рядом пробегают босоногие ребятишки. За кем они бегут? Или от кого? Они просто играют или спасаются бегством?
Раньше я ходил по этим дорогам, не испытывая ни единого чувства. Снова и снова, и снова. Видел эти лица – морщинистые, раскрашенные, бесстрастные, испуганные, пустые – и ничего не ощущал. Даже малейшей досады. Теперь сердце моё готово разорваться от боли. Боли за Цзин Линь, Бона, Ли, Куэна и Чма. За всех несчастных, живущих на этих улицах.
Но пробудилась не только эта боль. Моя собственная, старая боль проникает ещё глубже в сердце, растекается по костям, как лава. Это мучение, из-за которого я чувствую себя как никогда живым, пробудившимся ото сна. Агония от мыслей о ней, осевшая в сердце. Шрапнель, которую никогда, ни за что не удастся достать.
Я практически не голоден, но когда прохожу мимо лавки господина Куна и мерцающей печи с ча сиу бао, покупаю целый пакет. Их жар ощущается через бумагу, поджигает пальцы и ладони. Я думаю о Цзин Линь. Нужно сказать ей, найти телефон и позвонить Эмио.
Или всё же не стоит? Ей сейчас стоит отдыхать, соблюдать постельный режим – наказание врача, которое она нарушит в мгновение ока, если узнает. И если план мой не сработает, если добыть гроссбух не удастся… лучше, если Цзин Линь ничего не будет знать.
Что-то громко, протяжно воет у самых моих ног. Достаточно громко, чтобы я остановился и понадеялся, что не ослышался. С того момента, как вновь попал в город, я постоянно оглядываюсь. Ищу, ищу, ищу одного бесхвостого кота.
Я опускаю голову. Первое, что вижу: грязные лужи, ловящие электрическое мерцание магазинчиков и разливающие его, как золото, у моих ног.
Мрррроооу?
Перевожу взгляд в сторону, к правому ботинку. Из темноты на меня смотрят жёлтые горящие глаза Чма. Он скользит по моей ноге, трётся о джинсы длинным спутанным мехом. Воплощение моей аллергии. Шерсть его вся заляпана засохшей кровью. Замечаю обрубок хвоста, оставленный ножом Куэна. Я видел раны и похуже, но почему-то раньше желудок так не сжимался.
– Как ты тут? Разменял уже пятую жизнь? – спрашиваю я, опускаясь на колени прямо посреди улицы. Пыльно-розовый нос Чма толкается в пакет с булочками. Вой становится громче, уверенней. Я засовываю руку в пакет и отщипываю кусочек от одной из булочек. Чма заглатывает его целиком: тесто, мясной сок и само мясо. Кусочек исчезает в мгновение ока. Кот обнюхивает землю и поднимает взгляд на меня.
Ещё. Не просьба, а требование. Озвученное с таким авторитетом, на какой только способен бесхвостый кот.
