Вжик – и чёрная похоронная рубашка расходится. Правое предплечье рассекает длинный порез – прямой, как отвесная линия, аккуратный, как дело рук хирурга. Кровь вырывается наружу одновременно с криком.
Рука за руку. Теперь мы квиты.
Но этому богу ножей и игл ещё за многое нужно заплатить, так что я продолжаю бороться.
Вновь бросаюсь на него. Лонгвей падает – ругаясь, воя и корчась от боли.
Я приземляюсь поверх него. Плечо взрывается от удара; от боли в голове словно взрывается сверхновая. Перед глазами пляшут звёзды, скрывая уродливое лицо Лонгвея. Не обращая на них внимания, я поднимаю лезвие к нежной-нежной коже у самого основания горла. Клинок запутывается в золотой цепи, вырывает у бандита всхлип.
– Всё кончено, Лонгвей. – Рык, вырывающийся из груди, кажется слишком звериным, чтобы действительно быть моим. Но кто ещё сказал бы такие слова? – Тебе конец.
И мне тоже. Они уже здесь, бегут по лестнице, заполняя комнату Лонгвея криками и светом фонариков. Наводняют помещение, как саранча – проникая в каждый уголок с ярким светом и винтовками. Видят Лонгвея, окровавленный нож у его горла и сосредотачиваются на мне.
– Полиция! Бросьте оружие! Поднимите руки, чтобы мы их видели! – кричит кто-то, когда свет фонарей останавливается на мне. Даже под закрытыми веками полыхает оранжевое зарево.
Отбрасываю нож на пол, подальше от Лонгвея. Поднимаю здоровую руку высоко над головой. Сдаюсь. Один из копов хватает мои руки и заводит их за спину. До слуха доносится звон наручников, затем щелчки. Браслеты плотно обхватывают мои запястья – моя холодная металлическая судьба.
МЭЙ ЙИ
Полицейские выходят из борделя по одному или парами. Тоненькая струйка в сравнении с тем потоком, что хлынул внутрь несколько минут назад, словно где-то прорвало плотину пистолетов и фонарей. Почти все ведут с собой людей. На многих, например, на Фанге, членах Братства и на клиентах из главного зала, надеты наручники. Другие, как Инь Ю и Мама-сан, свободны. Некоторые не выходят вообще.
Я нигде не вижу Дэя или сестру. С каждым новым незнакомым незнакомцем, появляющимся из дверей, сердце моё падает всё ниже, будто шарик из которого медленно выходит воздух.
Умоляю, пусть они будут живы… Я не успеваю закончить мысль, когда в дверях появляется Дэй. Его выталкивают из борделя, руки сцеплены за спиной. Лицо морщится – боль, боль и снова боль. Я вижу наручники, вижу конвоирующего его полицейского. Паника нарастает.
Я бегу к офицеру.
– Вы совершаете ошибку!
– В сторону, – сурово посмотрев на меня, говорит полицейский и сильнее толкает Дэя вперёд. Боль искривляет лицо моего мальчика из окна, заставляет приглядеться к его плечу. Толстовка там превратилась в лохмотья: порвана и пропитана застаревшей кровью. Под ней виднеются повязки, белые и ржавые. Того же цвета, что мой наутилус.
– Нет! Вы не понимаете! Он пришёл сюда помочь. Спасти меня. – Встаю у них на пути, блокируя путь своим телом. – Вы не можете его арестовать.
Безразличие на лице офицера сменяется неуверенностью. Он осматривает Дэя, и на мгновение кажется, что я смогла убедить его.
– О, вы нашли его. – Мужчина, с которым мы столкнулись у Старых южных ворот, подходит ко мне. Руки его глубоко спрятаны в карманах полушинели. Из-за недокуренной сигареты во рту он слегка съедает слова. – Я уж подумал, ты вообще не явишься.
– Виноват, что разочаровал. – Дэй переводит взгляд с меня на курящего мужчину. Сова его звучат резко, как в тот вечер, когда мы впервые встретились. – Был слишком занят, меня связали и пытали.
Мужчина затягивается сигаретой. Огонёк вспыхивает особо ярко, как одинокая звезда.
– Я не виноват, что тебя поймали. Нашёл, что требовалось?
Дэй качает головой.
Пару секунд мужчина с сигаретой стоит неподвижно. Выдыхает – поток пепла, дыма и разочарования. Когда пелена дыма рассеивается, он кивает офицеру:
– Увидишь Чана, передай ему, что гроссбух так и не нашли. Пусть продолжает поиски. Этого пацана увози с остальными. На него есть ордер.
– Постойте! Нет! – кричу я. – Вы не можете его забрать.
Мужчина в полишинели вынимает изо рта дымящуюся сигарету. От этого движения в воздух вметается сноп искр. Часть из них, безвредная но яркая, приземляется мне на руку.
– Он убийца, сладенькая. Мы дали ему шанс заслужить прощение, но пацан его провалил. Прощайтесь, и вперёд.
– Вам нужен гроссбух? – Я смотрю на мужчину. Дым вырывается из его рта, как утренний туман, заволакивая воздух между нами. – Он у Лонгвея в кабинете! В верхнем ящике стола.
Дэй качает головой:
– Его там нет, Мэй Йи. Ящик пуст.
– Но… но этого не может быть… – продолжаю говорить, чтобы не ощущать растущую в груди воронку. – Он был там. Я сама видела! Я видела!
Теперь я смотрю на Дэя, умоляя поверить.
Глаза его ещё кажутся ещё глубже, чем были раньше. Тёмные, бездонные и полные смысла. На лице его улыбка, когда Дэй смотрит на меня:
– Я рад, что вы нашли друг друга, – говорит он и кивает куда-то мне за спину. Оглядываюсь и вижу Цзин Линь, ковыляющую к нам по холоду. Кровь, которую она так старалась спрятать, теперь отчётливым тёмным пятном расплывается на платье.
– Уведите его! – рявкает мужчина рядом со мной и взмахом руки указывает в бесконечную ночь грязных улиц Города-крепости. Они темнеют вокруг, как горные пещеры в нашей родной провинции, в которых живут духи и по-прежнему ждут кровавые жертвы, которые им престали приносить много лет назад.
– Нет! – Я протягиваю руку, пытаясь схватить Дэя, но офицер толкает его вперёд, в толпу людей. На этот раз грубее.
Не тьма улиц поглощает его. Волна чёрных костюмов и наручников скрывает Дэя от моих глаз. Зато я замечаю Лонгвея: руки наркобарона туго стянуты за спиной, а полиция тащит его сквозь мусор и грязь. Одна его рука неестественно изогнута, как когда-то у Синь. Окровавленная и сломанная.
В глубине души я понимаю, что должна радоваться, видя его таким. После всего, что Лонгвей сотворил. Со мной. С Синь. С остальными дрожащими, измученными девушками, собравшимися в кучку в сапфировом свете одинокого фонаря. Но я вижу только надломленность и ощущаю в груди пропасть, отдающуюся эхом и такую глубокую, глубже, чем окутывающая звёзды тьма.
ДЭЙ
Наручники слишком тугие. Я уже не чувствую пальцев, но плечо – другая история. Оно словно не завязанный конец каната: волокна скручиваются, тянут, распускаются, изнашиваются. Не помогает и то, что ведущий меня коп постоянно дёргается и резко срывается с места, как дешёвое такси. Впрочем, я не дурак жаловаться. У меня был шанс. И не просто шанс.
Могу только представить, что скажет отец, если когда-нибудь придёт меня навестить. Представляю, как он будет сидеть напротив, в своём безупречном деловом костюме, с почти седыми волосами. Он посмотрит на меня сквозь дюймы плексигласа. И всех лет умело скрываемых эмоций во время деловых встреч и коктейльных вечеринок будет недостаточно, чтобы скрыть разочарование. Он склонится ближе к микрофону и скажет: «Лучше б ты сбежал».
