– Но почему? С чего бы им так поступать?
– Не знаю... может, они не поверили, что Осьминог реально пытается измениться или же...
– Или же он не изменился.
Настал черед Питеру удивляться будничному тону ее голоса.
– Откуда ты знаешь?
– Такие, как он, не меняются, Питер. Только не так.
Паркер взволнованно откинулся на спинку стула.
– Вот и я так говорил... поначалу. Но, Эм-Джей, брось, это весьма пессимистичный взгляд на вещи. Люди способны меняться. – Он снова наклонился вперед и взглянул ей прямо в глаза. – Ты же смогла, – тихо сказал ей он. – Ты изменилась.
Он положил свою руку на ее ладонь, надеясь, что этот жест поможет донести до нее его точку зрения. Мэри Джейн не стала убирать руку, но отвернулась, а когда их взгляды снова встретились, ее глаза были холодны, словно дождь, идущий снаружи маленького ресторанчика.
– И ты, разумеется, имеешь в виду Гвен, – ледяным тоном проговорила она.
Питер кивнул, наплевав на торпеды и оставаясь на проложенном курсе.
– Да, я имею в виду Гвен. Ты изменилась после!.. после того, как ее не стало. Ты стала лучше, гораздо лучше.
В его памяти всплыли воспоминания о той, прошлой Мэри Джейн, ветреной и безрассудной красотке, исповедовавшей философию «веселимся сегодня, ибо завтра мы все умрем»... А потом кто-то действительно умер, и Мэри Джейн опомнилась и сделала шаг назад. Страсть к веселью по-прежнему жила в душе девушки, но нынешняя Эм-Джей была гораздо приземленнее и практичнее.
– Это другое, – с вызовом сказала она, – преступники вроде него не меняются. Поверить не могу, что ты можешь быть таким наивным, чтобы поверить в это, Питер.
– Я должен, Эм-Джей. Я вынужден говорить так, как вижу ситуацию сам.
Мэри Джейн встала со стула и принялась застегивать куртку.
– Скажи это отцу моей подруги и твоей девушки9.
После того как она ушла, Питер еще несколько минут молча сидел за столиком. А когда все-таки поднялся, чтобы уйти, он уже и сам не знал, что думать.
– Ты опоздал, – заметил Октавиус.
– Я принес пиццу.
Сидя на подоконнике, герой кинул теплую коробку на столик возле грязного окна гостиничного номера. Снаружи как раз сгущалась тьма, зато дождь прекратился.
Октавиус попал в полосу тусклого света, отбрасываемого несколькими уличными фонарями. Он осторожно поднял крышку коробки и заглянул внутрь.
– Это что?..
Человек-паук кивнул.
– Ага. Я подумал, что королю океана вроде тебя должны нравиться анчоусы.
– Как ни удивительно, но ты прав.
Стенолаз остался сидеть на подоконнике, половина тела –- на свету, половина – во тьме. Его желудок сделал стойку на запах пиццы, но Паук не собирался поднимать маску и откусывать кусочек на глазах у Доктора.
«Жаль, нельзя ему сказать, что ее испекли агенты ЩИТа», – мысленно усмехнулся Паук.
– Только подумать, -–- проворчал Октавиус, – что я вынужден терпеть этот жалкий клоповник...
– Добро пожаловать в бедную часть города, – саркастически заметил Человек-паук.
– Сидеть здесь и...
– Так вот, – продолжил стенолаз, – теперь, раз мы приятели, я подумал, что можем поговорить.
– И ты предсказуемо ошибся, – возразил Доктор, вытирая рот. Он уселся в кресло в углу комнаты, практически полностью скрытом тенями. – Мне нечего сказать.
Человек-паук покачал головой.
– Не шути со мной сегодня, Док... С меня довольно бессмысленных игр. И мне пришлось ехать сюда на метро.
Октавиус нахмурился.
– Многие ездят на метро, болван.
– Нет, я в прямом смысле. Я ехал на крыше экспресса до Восьмой авеню. Через туннель. От 126-й долгий путь, а благодаря тебе я теперь тоже в розыске.
Доктор промолчал.
– Ну хорошо, – продолжил Паук, – давай начнем сначала, с самого начала. Как и почему тебя вдруг выпустили из тюрьмы так рано?
– Я... мне не сказали.
– Но ты же можешь предположить.
Молчание.
– С тех пор как тебя выпустили, ты не сделал ничего плохого. Ну разве что был таким же засранцем, как обычно, и нелепо одевался. По-моему, подобные преступления должны преследоваться по закону, но пока мы остановимся на этом. Я хочу знать, почему тебя... терроризирует, за неимением лучшего слова, ЩИТ.
– Об этом тебе лучше спросить у них.
– Я и спросил. Но они предсказуемо немногословны, когда их о чем-то спрашивают самопровозглашенные борцы с преступностью вроде меня. Прикинь, а? Так с какой стати ты понадобился ЩИТу? Я знаю, что ты над чем-то работаешь, но над чем?
И снова молчание. Но после долгой паузы Доктор вздохнул.
– Над тем, что дорого и важно мне.
Человек-паук сел ровнее.
– И поэтому ты им так понадобился.
Снова тишина.
– А ГИДРА? В чем их резон?
Тишина.
– Ну хорошо, – опустившись на пол, герой отошел от окна. Он знал, что при определенных обстоятельствах и освещении его костюм может выглядеть угрожающе, но по собственному опыту Паук понимал, что Доктора Осьминога запугать нелегко. Нужно было найти другой подход.
– Я подставил свою шею ради тебя, Док. У меня не лучшая репутация в городе, но я ценю то немногое, что имею. Полагаю, ты задолжал мне хоть какое-то объяснение.
Октавиус поерзал в кресле. Его осьминожий аппарат сидел по соседству с ним, словно пес, ожидающий от хозяина команды «фас».
– Мой мозг, – произнес он после долгого молчания. Человек-паук удержался от остроумного замечания в надежде, что Доктор наконец-то начнет говорить откровенно.
– Он был... поврежден тогда, во время аварии, очень давно, – продолжил Октавиус. – Я пытался починить его.
Стенолаз кивнул.
– Думаю, я понимаю. Это объясняет...
– Глупец! – взорвался Октавиус. – Кретин! У тебя что, мозг разрушен? Было время, когда я думал, что твой интеллектуальный уровень если и не наравне с моим, то хотя бы превышает уровень обычного уличного зеваки! Но сдается мне, что я ошибся! – Отто вскочил на ноги и ткнул в своего врага пальцем. – Ты ничего не понимаешь!
– Воу, воу, – предостерег его Человек-паук, – потише, а! – Он с опаской покосился на металлический пояс, по-прежнему неподвижно стоявший рядом с креслом. – Только не надо ни с того ни с сего дубасить меня щупальцами.
Октавиус продолжил.
– Радиация что-то изменила во мне, как-то повредила мою психологическую стабильность! После аварии я начал вести себя иначе, стал смелее, неосторожнее... Короче говоря, я превратился в преступника.
