Крысун поморщился. Звонкий голос Буна раздражал его так же, как нелепые глупости, которые неслись с языка охоронца.
– Что ты мелешь? – грубовато проговорил Крысун. – Разве не видишь: моя голова цела.
– Это она сейчас цела. А когда ты лежал на полу, Скоробогат, я видел твои мозги!
Бун засмеялся странным, жутковатым смехом, а Крысун снова потрогал голову – на всякий случай.
– Ты точно спятил, Бун, – неприязненно произнес он затем. – Твоя-то собственная голова цела? Ты говоришь так, будто тебе самому вышибли палкой мозги.
Начальник Бун усмехнулся, взялся рукой за шапку и приподнял ее с головы. Пряди волос посыпались ему на плечи, но он этого, похоже, не заметил.
– Видал? С моей головой все в порядке, Скоробогат. И с твоей теперь тоже.
Нахлобучив шапку, Бун снова повернулся к храпящим, изрыгающим горячий пар лошадям.
– Первоход отнял у меня все, что я имел, – тихо сказал Крысун после паузы.
– Это так, – не оборачиваясь, согласился Бун. – Но ты заберешь у него свое богатство. И наградишь меня за помощь.
Крысун посмотрел на широкую спину Буна и усмехнулся:
– Похоже, вместе с волосами ты потерял и остатки разума, бедняга Бун. Теперь, когда у Первохода есть убойный отряд, он непобедим.
– Да ну? А я вот думаю иначе.
Крысун почувствовал раздражение и хотел выругаться, но тут начальник охоронцев свернул сани с наезженной дороги на широкую тропу. Крысун привстал и встревоженно огляделся.
– Зачем ты свернул? – подозрительно спросил он. – К Повалихе нужно ехать прямо.
– Мы заедем в Хлынь, – не оборачиваясь, отозвался Бун.
Крысун поежился от порыва ветра и удивленно воззрился на своего старшего охоронца.
– Зачем это? – хрипло спросил он.
Бун несколько секунд молчал, хмуря лоб, потом пожал плечами и ответил:
– Да ведь я и сам толком не знаю.
Глаза Крысуна грозно прищурились.
– Что это значит, Бун? Я тебя не понимаю.
– Я что-то чувствую, – сказал тогда старший охоронец таким голосом, будто и сам себе удивлялся. – Что-то зовет меня, хозяин. Будто бы тихий голос, но он… Он в моей голове.
Крысун строго нахмурился, но вдруг что-то выхолодило ему грудь. А вслед за тем в голове его зазвучал тихий, почти неразличимый голос, и голос этот был голосом самого Крысуна. Будто бы Крысун раздвоился и говорил сам с собой со стороны. Слов было не различить, но голос звучал призывно и тоскливо, как звучит голос ребенка, упавшего в колодец.
Крысун взмок от страха и тяжело задышал. Дыхание вырывалось из его легких с шумом кузнечных мехов, исподняя рубашка промокла от пота.
– Я тебя не понимаю, Бун! – резко проговорил он, пряча за грубостью испуг и почти с ненавистью глядя на спину охоронца. – Ты говоришь о человеке?
Охоронец Бун глянул на хозяина через плечо и ответил:
– Может быть. – Потом повернулся к лошадям и, легонько стеганув коренника по крупу, прикрикнул: – Н-но, пошли!
6
Начальник охоронцев Бун не врал, когда рассказывал Крысуну про чудеса, которые повидал недавно в Повалихе. Чудеса были. И начались они в ту секунду, когда его конь переступил рассеченный тропинкой надвое бугор, служащий северной границей села.
У покосившегося верстового столба, неведомо кем вкопанного перед бугром, стоял голый мужик и мусолил беззубыми деснами корку хлеба. Мужик был лыс, как колено, и худ.
Бун сначала опешил, а потом, нахмурившись, спросил:
– Ты чего, мужик? Чего голый на морозе?
Мужик прищурился на Буна, потом усмехнулся беззубым ртом и ответил:
– А я теперь холоду не боюсь.
Потом снова сунул корку в рот, пытаясь отгрызть от нее деснами размякший кусок.
– А зачем грызешь корку, коли зубов нет? – удивленно спросил Бун.
– Десны чешутся, – объяснил мужик. – Видать, зубы новые растут.
Мужик запрокинул голову и засмеялся странным лающим смехом, от которого по спине Буна пробежал неприятный холодок. Бун еще немного посмотрел на странного мужика, потом нахмурился, пожал плечами и, пришпорив лошадку, направил ее к дому своего родича – дядьки Лешика.
Час спустя Бун сидел в горнице Лешика, хлебал ложкой молоко, закусывая его черным хлебом, и разговаривал с дядькой о последних новостях. Внезапно, прямо посреди разговора, охоронец Бун вспомнил про странного мужика. Он прервал на полуслове рассказ о новом советнике княгини Натальи и сказал:
– Это самое, дядька Лешик… Там у вас какой-то дурень голым на морозе стоит. И корку хлебную грызет. Прямо у бугра.
– Правда? – ничуть не удивившись, проговорил дядька Лешик.
– Ну.
Дядька, подбирая со стола хлебные крошки и бросая их в рот, небрежно заявил:
– Плюнь и забудь. Мало ли дуралеев на свете. Так что там, ты говоришь, у него за посох, у советника-то этого? И впрямь плюется огнем?
– Да, – кивнул Бун. Хлебнул с ложки молока и добавил: – Называется ольстра.
– Гм… – Дядька Лешик прищурил морщинистые глаза. – Крутенько он за вас взялся. Да я о нем тоже слыхал. Наши-то поговаривают, что скоро и до Повалихинских земель этот Первоход доберется. Говорят, землю нашу перепахивать решил. Зачем ему это? Али золото какое ищет?
– Не знаю, – ответил Бун. – Может, и ищет, но нам того не говорит. Говорит, что хочет новую жизнь устроить.
– Вот оно как, – протянул дядька Лешик. – Погоди. А что твой-то, Крысун Скоробогат? Тоже Первохода боится?
Бун усмехнулся и покачал головой:
– Крысун никого не боится. А только опасается. Первоход до него еще не добрался. А я так думаю, что и не доберется. Крысун Скоробогат – не какой-нибудь купчик или боярчик. Под его властью весь Порочный град. Тайники его забиты золотом и самоцветными каменьями, а подвалы полны хлеба, кож, копченого мяса и заморских вин. С таким-то поди совладай.
Дядька Лешик улыбнулся и посмотрел на племянника ласковым взглядом.
– Верен хозяину-то, а?
– Верен, – кивнул Бун. – Он меня с улицы к себе взял, с переломанными костями. Узнал, что я бывший воин, выходил, на ноги поставил. А после помог с обидчиками моими разобраться.
Дядька Лешик вздохнул:
– Да, это я помню. Ты говорил, что было их не меньше дюжины. Верно?
Охоронец Бун кивнул:
– Угу. Но я бы и с дюжиной совладал, кабы они мне меч в спину не воткнули. Я, как на ноги поднялся, сразу отправился их искать. Всех нашел и всех убил. Сам, один. И бой принимал только лицом к лицу. Ни одному из них меч в спину не воткнул.
