В. Ваврик приводит ужасающие данные и по лагерю Талергоф
[98]. «. В дневниках и записках талергофских невольников имеем точное описание этого австрийского пекла. Первую партию русских галичан пригнали в Талергоф 4 сентября 1914 года. До зимы 1916-го в Талергофе не было бараков. Сбившийся в кучу народ лежал на сырой земле под открытым небом, выставленный на холод, мрак, дождь и мороз. Священник Иоанн Мащак под датой 11 декабря 1914 года отметил, что 11 человек загрызены вшами. По всей талергофской площади повбивали столбы, на которых висели и без того люто потрепанные мученики, происходила «анбинден» — немецкая процедура подвешивания за одну ногу. Изъятий не было даже для женщин и священников. Но все-таки пакости немцев не сравнятся с издевательствами своих же. Немец не мог так глубоко влезть своими железными сапогами в душу славянина-русина, как этот же русин, назвавший себя украинцем, вроде официала полиции г. Перемышля Тимчука, доносчика и палача, который выражался о родном народе как о скотине. Он был правой рукой палача Пиллера, которому давал справки об арестантах. Тимчука, однако, перещеголял другой украинец — униатский попович Чировский, обер-лейтенант австрийского запаса. Все невольники Талергофа характеризуют его как профессионального мучителя и палача».
А вот свидетельство еще одного узника Талергофа, М. А. Марко: «Жутко и больно вспоминать о том тяжком периоде близкой еще истории нашего народа, когда родной брат, вышедший из одних бытовых и этнографических условий, без содрогания души становился не только на стороне физических мучителей части своего народа, но даже больше — требовал этих мучений, настаивал на них. Прикарпатские «украинцы» были одними из главных виновников нашей народной мартирологии во время войны»
[99] (Галицкая Голгофа. — США, Изд. П. Гардый, 1964).
В контексте описанного и сказанного выше целесообразно привести диагноз, поставленный «самостийничеству» одним из крупнейших исследователей этого феномена русским историком Н. Ульяновым
[100]: «Когда-то считалось само собой разумеющимся, что национальная сущность народа лучше всего выражается той партией, что стоит во главе националистического движения. Ныне украинское самостийничество дает образец величайшей ненависти ко всем наиболее чтимым и наиболее древним традициям и культурным ценностям малороссийского народа: оно подвергло гонению церковно-славянский язык, утвердившийся на Руси со времен принятия христианства и еще более жестокое гонение воздвигнуто на общерусский литературный язык, лежавший в течение тысячи лет в основе письменности всех частей Киевского государства, меняют культурно-историческую терминологию, традиционные оценки героев и событий прошлого. Все это означает не понимание и утверждение, а искоренение национальной души.».
Национальную «свидомисть» поощряли не только казнями, расстрелами и геноцидом целых народов. Малоизученная страница истории — это ленинско-троцкистский период, совершенно превратно трактуемый историками-самостийниками. А между тем, первые 20 лет «радянськой влады» являются поистине золотым веком самостийщины. Тотальная украинизация, проводившаяся на фоне геноцида русского народа, разгрома русской культуры, церкви, уничтожения интеллигенции, была важной составной частью ленинской национальной политики. На службу большевикам перешли многие члены Товарищества украинских постепенцев (ТУП) — главной сепаратистской организации того времени), такие «столпы», как Грушевский и Винниченко. В 1923 году было выпущено знаменитое постановление ЦК ВКП(б) об обязательной украинизации. Согласно этому постановлению, условием трудоустройства, независимо от образования, научной степени и т. д., стала справка об окончании курсов «украинознавства». Тотальная насильственная «украинизация» охватила в эти годы пространство от Восточной Волыни до Кубани и Ставрополья. «Не сдавшихся врагов», как известно, уничтожали.
В связи с этим стоит отметить, что человек, с именем которого неразрывно связан страшный голод 30-х годов, председатель СНК УССР с 1923 года Чубарь (именно он подписал печально знаменитое Постановление СНК УССР «О борьбе с саботажем в хлебозаготовках» от 6 декабря 1932 г.), одновременно являлся ярым большевистским «украинизатором». Очень поучительно также проследить географию большевистского геноцида. Он охватил в первую очередь зажиточные края — Волынь, Полтавщину — бывшие испокон веку оплотом именно русских консервативных, охранительных сил. Именно на Волыни, как это сегодня ни удивительно, проживало больше, чем где-либо, членов «Союза русского народа». Одним из главных духовных центров всей Руси, в том числе Волыни, была Почаевская Лавра, а духовным вождем того времени — архиепископ Волынский Антоний (Храповицкий) — выдающийся православный богослов, и почаевский наместник архимандрит Виталий (Максименко), считавшийся неформальным «диктатором края». На Полтавщине в свое время вспыхнуло восстание Матфея Пушкаря против Выговского, пытавшегося повернуть Малороссию назад к Польше, именно полтавский полковник Искра обнародовал факт измены Мазепы. Полтавская земля дала миру великого русского писателя Гоголя. С историей этого края связан характерный эпизод: когда на Полтавщину приехал с агитационными целями знатный «самостийник» Чубинский (автор гимна «Ще не вмерла Украина»), он был попросту избит полтавскими крестьянами.
Принудительная украинизация большевиками постигла и Новороссию. Большевикам важно было показать всему миру, что освобожденные от гнета царизма малые народы лишь от советской власти получают настоящие права и свободы, подлинное «укоренение». Они рассчитывали использовать Украинскую ССР, как некую путеводную звезду продвижение социализма на Западную Украину, а затем и на Польшу, поскольку были убеждены, что украинизация придаст процессу советизации привлекательные формы.
В 1920-е украинский язык и культура последовательно насаждаются в Новороссии. Переводятся книги, учебники, газеты. На «мову» переходят театры, органы власти, система образования, судопроизводство. Само название «Новороссия» исчезает после включения территории в состав Украинской ССР.
Интересно сопоставить результаты двух переписей населения — Всесоюзной городской в 1923 году и Первой всесоюзной в 1926-м, когда процесс украинизации уже шел полным ходом. В 1923-м в Донецке украинцев было всего 2,2 тыс. (6,9 % всего населения), спустя три года их количество увеличилось в 12,5 раза. В Одессе — 21 тыс. (6,6 %), в 1926-м — в три с половиной раза больше. В Днепропетровске 20,6 тыс. (16 %) — и более чем четырехкратный взлет. Соответственно уменьшалась относительная доля русского населения. В Луганске с 63,4 до 43,7 %. В Мариуполе — с 52,8 до 35,2 %. В Артемовске в 1923 году русских было 50,8 % населения, в 1926-м — всего 23,5 %. Такие данные приводит известный киевский публицист, филолог и историк, специалист по южнорусской истории Александр Каревин.
Эта статистика описывает процесс не только украинизации, но и второй урбанизации Новороссии, когда сельское население, преимущественно малороссы, стекается в города, спасаясь от войны, голода, коллективизации. Однако после переезда украинские крестьяне растворялись в русском культурном котле, а русские все равно оставались доминирующим этносом. При традиционно сильных позициях русского языка республиканское руководство принципиально оказывало поддержку украинскому языку и культуре. В 1923 году в районах Донбасса существовало по одной украинской школе, в 1929 — их численность превысила 30. В Николаеве в 1927–1928 учебном году из 30 школ было уже 12 украинских и 12 русских. В Одессе из 66 школ — 23 украинские, 15 еврейских. В 1927 г. считалось, что в Украинской ССР украинизированы 82 % школ. Как отмечает А. Механик
[101], поддержка украинского языка в советское время стала частью общей политики поддержки национальных языков, даже вопреки здравому смыслу. Такая политика полностью укладывалась в тезис вождя народов о культуре «социалистическая по своему содержанию и национальная по форме».
