Но мир науки почти на полвека забыл эту теорию.
В 30-е годы два итальянца изобрели метод лечения душевнобольных с помощью электрических разрядов, передаваемых по электродам, подсоединенным в голове пациента. Метод назвали электросудорожной терапией (ЭСТ). В полном соответствии со своим названием он вызывал судороги — которые (по причинам, остававшимся неясными) помогали сглаживать симптомы, ассоциируемые с шизофренией, депрессией и другими психическими расстройствами. Наблюдать за применением ЭСТ было тяжело: тело пациента извивалось в сильнейших конвульсиях. Однако метод, как выяснилось, обладает странным побочным эффектом, который (во всяком случае, в царстве общественного здравоохранения) помог преодолеть все нравственные возражения против его использования: он почти всегда вызывал потерю памяти, особенно в отношении событий, которые произошли сразу до процедуры, во время нее и сразу после нее. А значит, пациенты попросту забывали, как подверглись такому лечению.
К концу 1940-х — началу 1950-х гг. ЭСТ широко применялась по всему земному шару. Специалисты по исследованию памяти поняли, что данный метод является отличным инструментом для проверки гипотезы о консолидации. Одна из групп таких специалистов заставляла подопытных крыс пробежать по лабиринту, а затем подвергала их мозг воздействию электрического разряда. Они обнаружили весьма любопытную вещь: крысы, получавшие разряд спустя несколько секунд после пробега через лабиринт, казалось, утрачивали все воспоминания об этом пробеге, однако если разряд подавали спустя довольно продолжительное время, крысы, по-видимому, сохраняли эти воспоминания. Получалось, что мозгу крысы действительно требуется время на «консолидацию памяти» — на то, чтобы отправить сведения об этом лабиринте на долгосрочное хранение. По прошествии достаточно большого времени оказывалось гораздо труднее избавить крыс от «консолидированного воспоминания» и заставить его исчезнуть.
И тем не менее некоторые важнейшие фрагменты этого научного пазла пока отсутствовали. В конце концов, кто стал бы отрицать, что некоторые моменты мы помним очень ярко и во всех подробностях, хотя само исходное переживание случилось всего однажды? Почему отец так отчетливо помнит рождение своего ребенка? Почему большинство из нас до сих пор точно знает, где мы были, когда 11 сентября 2001 г. рухнули башни-близнецы? Почему в этих случаях никакого повторения не понадобилось?
* * *
Однажды, в конце 50-х, 24-летний аспирант по имени Джеймс Макгоф проводил изыскания в библиотеке Калифорнийского университета в Беркли и вдруг наткнулся на мало кому известную, но весьма впечатляющую статью, вышедшую еще в 1917-м.
Когда авторы статьи вводили подопытным крысам стимулятор (стрихнин) перед тем, как поместить их в лабиринт, это, по-видимому, значительно увеличивало их способность формировать новые воспоминания. Объяснить это авторы не могли, но они показали: проходя через лабиринт во второй раз, эти крысы меньше утыкались в тупики и быстрее доходили до финиша, чем их собратья, не получившие стимулятор.
Макгоф понимал, что причин здесь может быть множество: допустим, препарат улучшает остроту зрения, увеличивает концентрацию внимания или усиливает мотивацию. (В конце концов, стрихнин — это же не только стимулятор, но и яд.) Однако перед этим Макгоф пристально следил за экспериментами с ЭСТ и за появлением вдохновляющих идей о консолидации памяти. Он задумался: быть может, вещество как раз способствует такой консолидации? Это было смелое предположение, но Макгоф вдруг осознал, что существует способ напрямую проверить, так ли это, и отмести все мешающие факторы. Он решил повторить эксперимент, о котором прочел в статье 1917 г. Но вместо того, чтобы давать крысам стрихнин перед опытом, он решил подождать, пока они не пробегут по лабиринту.
Такой подход был логически оправдан, ведь ученые к тому времени уже показали, что можно воспрепятствовать консолидации, подвергнув мозг крысы воздействию электрического разряда после того, как она преодолеет лабиринт. Однако научный руководитель Макгофа видел ситуацию иначе и высмеял молодого исследователя:
— Вы хотите ввести препарат уже после того, как крыса пройдет лабиринт? — недоверчиво вопрошал мэтр. — После лабиринта процесс обучения закончен. Что за безумная идея! — восклицал он желчно.
Не выдержав насмешек, Макгоф поспешил закончить разговор и уйти. Но ему повезло: как раз в это время его наставник готовился уехать на другой конец света в годичный научный отпуск. Когда недели через две руководитель покинул пределы страны, молодой аспирант все-таки приступил к осуществлению своих планов., Он ввел половине подопытных крыс небольшую дозу стрихнина именно после того, как они преодолели лабиринт. Другой половине он ввел просто соляной раствор.
Рассказывая сегодня о том, что произошло дальше, Макгоф говорит: «У меня всякий раз, когда я об этом думаю, прямо мороз по коже».
Эффект трудно было бы не заметить. Те крысы, которым ввели стрихнин сразу же после того, как они пробежали по лабиринту, при втором пробеге показали гораздо лучшее запоминание его коридоров, чем те крысы, которым ввели просто соляной раствор. Они реже упирались в тупики и нуждались в меньшем количестве последующих сеансов обучения для того, чтобы запомнить правильный маршрут. Получалось, что введение стимулятора каким-то образом привело к тому, что они запомнили лабиринт лучше.
Исследователь вспоминает, как подумал: «Ну и ну, вы только поглядите — эта чертова штука и правда действует!»
Он добавляет: «Помню, как мне показалось, словно я парю в четырех футах над землей, ведь никто раньше такого не видел».
Сегодня известно, что широкий спектр различных стимуляторов может слегка усиливать консолидацию памяти. Последние 50 лет Макгоф провел за выяснением причин такого воздействия.
Макгоф рассудил, что в организме должно изначально существовать нечто предназначенное для выполнения тех функций, которые выполняют эти стимуляторы: иными словами, что введение крысам этих веществ является, по сути, вторжением в биологический механизм, отлаживавшийся на протяжении тысячелетий благодаря дарвиновскому «выживанию наиболее приспособленных». Но почему шансы существа на выживание (и передачу своих генов потомству) должны повышаться, если оно рождается с мозгом, способным повлиять на прочность воспоминания о событии уже после того, как это событие произошло? Почему бы просто не устроить так, чтобы все воспоминания сразу же, мгновенно становились прочными? Какие преимущества для выживания могла бы дать такая избирательная консолидация памяти, к тому же происходящая постфактум?
Когда Макгоф стал изучать собственные воспоминания, он осознал, что некоторые былые переживания видятся ему особенно четко. Какие-то из них были радостными — например, это его озарение в лаборатории. Другие были печальными — например, его мрачное возвращение на машине из Портленда в Юджин (штат Орегон), после того как он узнал, что Кеннеди убили. Макгоф вдруг понял, что общего между всеми его наиболее яркими воспоминаниями: многие из них имели для него большое эмоциональное значение. Мы запоминаем переживания, которые наделены для нас глубоким смыслом. Это заставило Макгофа и его команду задуматься. Как ученые они знали, что организм способен давать стандартный ответ на переживаемые эмоции: он выделяет гормоны стресса — независимо от того, какая это эмоция, положительная или отрицательная. Может ли оказаться, что именно стрессовые гормоны являются тем модулятором памяти, который он хочет отыскать?
