Кто-то сказал мне эту фразу на подъездной дорожке дома Кита. Голос вернулся из тьмы, и на этот раз он был мне до боли знаком.
«Но только после того, как остановимся в «Макдоналдсе», чтобы я взяла себе куриные наггетсы».
Куриные наггетсы?
Воспоминания оборвались, и я запуталась, почудились они мне или нет.
– Слава богу, – мама наклонилась, осторожно целуя лоб, нос, а затем подбородок. – О, слава богу, слава богу. – Она снова поцеловала меня в лоб. – Как ты себя чувствуешь?
– Растерянно, – с трудом выговорила я, ничего не понимая.
– Она не помнит. – Лори коснулась бедер и поднялась. – Лина не помнит аварии.
– Это не редкость при таких травмах и лекарствах, – объяснил мужчина в белом халате. – Как только выведем из организма препараты, ее память, скорее всего, вернется, либо полностью, либо частично.
Сильные лекарства?
Мама заняла место Лори и взяла меня за руку, в которую был введен катетер.
– Это доктор Арнольд. Он тот, кто… – Опустив подбородок, она потрясла головой и сделала тяжелый вдох.
Я знала, что мама хотела сказать что-то серьезное, но не могла. Когда я посмотрела на нее, вспомнила, как она сидела за кухонным столом, склонившись над контрактами. На ней были очки для чтения, и она сказала, что в следующий раз, когда зазвонит мой телефон, я должна ответить на вызов. И попросила что-то еще.
«Будь осторожна».
«Я всегда осторожна».
Когда это было? В субботу, в последнюю субботу перед…
– Вам очень повезло, юная леди, – доктор Арнольд сел на край кровати, закинув ногу на ногу. Сосредоточившись на мужчине, я решила поверить ему на слово, ведь я понятия не имела, что происходит. У мамы был такой вид, будто она расплачется. Ее глаза опухли и покраснели, как и у Лори.
Доктор достал мои документы и перелистнул несколько страниц.
– За исключением усталости, как ваше самочувствие?
Я сглотнула и ощутила раздирающую боль, словно горло терли наждачной бумагой.
– Я устала, и… мне плохо.
– Возможно, это остаточный эффект седативных средств. Вам сейчас вводят сильные обезболивающие, а они могут вызывать плохое самочувствие. Тем не менее какого рода боль вы ощущаете?
– Ну, у меня болит голова. – Я посмотрела на маму, и она успокаивающе улыбнулась. – Болит грудь. Все… болит.
– Вам хорошо досталось.
Мои глаза расширились. Досталось? Я думала, что попала в автомобильную аварию. Не успела я спросить, как вдруг доктор Арнольд продолжил:
– У вас сотрясение мозга, но признаков отека нет. До тех пор пока это так, вам ничто не угрожает. – Он просмотрел карту. – Возможно, вы уже поняли, что у вас сломана левая рука. Гипс придется носить от трех до шести недель.
Я медленно моргнула. Гипс?
Мне нельзя ничего ломать. У меня соревнования!
Я подняла руку и почувствовала тупую боль. Да, предплечье определенно в гипсе. Я вернула свое внимание к доктору. Этого не может быть.
– Я… не могу быть в гипсе. Я играю… в волейбол.
– Дорогая, – мама снова нежно сжала мою руку, – сейчас не нужно беспокоиться о волейболе. Это последнее, о чем ты должна думать.
Как я могу не переживать? Это мой последний год в школе. Тренер подумал, что меня может заметить рекрутер из университета. К тому же Меган будет в бешенстве, если я не смогу играть.
Доктор Арнольд закрыл карту.
– У вас очень серьезные повреждения, Лина, включая травму груди, которая вызвала двусторонний пневмоторакс.
Я растерянно уставилась на врача. «Пневмо-» что?
Доктор слегка улыбнулся, заметив мое замешательство.
– В грудную полость попал воздух, который давил на легкое и препятствовал его расширению. Чаще всего происходит односторонний пневмоторакс. Отверстие в легком настолько незначительное, что остается только выкачать воздух.
Судя по тому, что я чувствовала по бокам эластичные бинты, это не мой случай.
– Вы же сломали ребра с обеих сторон, и они в двух местах пробили грудную клетку, поэтому оба ваших легких повредились и не могли полноценно функционировать. Подобная ситуация очень серьезна. Когда мы имеем дело с повреждением сразу двух легких, чаще всего уже не разговариваем с пациентом после операции.
Мама подняла вторую руку, провела ею по лицу и остановилась, прикрыв рот ладонью.
Доктор положил руку на колено.
– Мы провели операцию, – на своем теле он указал месторасположение пункции, – чтобы удалить воздух и устранить возможные кровоизлияния.
Черт побери!
– Мы хотели дать вашим легким время оправиться, поэтому держали вас на сильных седативных средствах на аппарате искусственной вентиляции. Однако нам не пришлось долго ждать. Уже вчера вы пришли в себя, – доктор Арнольд снова улыбнулся.
Я смутно помнила разговор о своем пробуждении, но там было что-то еще. Разговоры других людей. Кто-то кричал – нет, крики были не из больницы.
– Как я уже сказал, вам очень повезло. Мы убрали вентиляционную трубку, но продержим вас в отделении интенсивной терапии еще день-другой, поскольку ваше кровяное давление слегка понижено. Мы хотим понаблюдать за ним.
Я понимала, что он говорил, но мне было сложно в это поверить.
– Как только мы решим, что вы готовы, переведем вас в терапевтическое отделение, где будем следить за инфекциями и воспалениями. Сегодня начнем с дыхательных упражнений, а к завтрашнему дню вы встанете с кровати и немного прогуляетесь.
Я едва могла это переварить.
– Если все пойдет хорошо, а я уверен, что так оно и будет, к началу следующей недели вы вернетесь домой.
К началу следующей недели?
– У вас останутся синяки, и вы будете испытывать боль, поэтому некоторое время вам придется смотреть волейбол с трибуны.
Мое сердце замерло. Нет, я должна играть. Я могла…
– Но вы на сто процентов поправитесь, и никаких отложенных последствий возникнуть не должно, разве что минимальные. Но об этом поговорим позже. – Доктор Арнольд встал, и мне стало интересно, что он имел в виду под минимальными последствиями. – Жизнь вам спас ремень безопасности. Если бы другие были пристегнуты…
– Спасибо, – быстро вмешалась мама. – Большое спасибо, доктор Арнольд. Я не могу выразить, насколько я благодарна – насколько мы благодарны – за все, что вы сделали.
Подождите секунду. Чего-то здесь не хватало. Чего-то более важного, чем волейбол и трубки. Как я сюда попала? Что случилось?
– Другие? – выдохнула я, взглянув на Лори.
