Государь кивнул. Народ уже начал расходиться от Болота, интересного осталось мало.
Пока кат волок перевязанного Зуду Пальцева к помосту, подъехал и Шуйский. Голова несчастного русского иудея оказалась на уровне конских стремян. Шуйский наклонился к парню, размазывавшему сопли по щекам.
— Стыдно тебе? — спросил боярин Шуйский.
— Стыдно, — сознался Зуда Пальцев. — Мне бы сейчас бежать куда подалее, я бы святую жизнь начал...
— Не начнёшь, — уверенно ответил Шуйский. — С такой душой лучше сразу уйти куда надо. — Он махнул правой рукой, в ней сверкнула сабля, и голова Зуды Пальцева грохнулась на помост.
Один из подручных ката Томилы пинком столкнул голову в болотистую жижу, другие два поволокли безголовое тело по плотам и бросили его между Схарией и Мойшей.
По знаку великого государя рейтары начали расширять квадрат возле Болота, вытесняя москвичей: всё, можно идти по домам.
Гридни Шуйского в это время вытащили скукожившегося немца или дана, что-то лопочущего на своём языке.
— А этого... этого отпускайте, — велел Иван Васильевич. — Пусть едет в город Рим, к ихнему папе, и пусть там всё, что видел, расскажет без утайки. Про дела жидовские и про их конец весёлый... Радагор, переведи да обеспечь... — Великий государь тронул своего битюга.
Матёрый огромный конь, балуясь от долгого стояния, так толкнул головой коня Шуйского, что тот едва устоял на ногах. Кони заржали и затеяли драться.
— Этого ещё тут не хватало! — Иван Васильевич перетянул своего битюга плёткой, за одним махом попал и по спине боярина Шуйского и, кусая губы в бешенстве, тяжело поскакал за коляской Софьи Византийской.
Берега Болота уже опустели, только посередине гнилой лужи торчали две живые головы, отчаянно ругавшие друг друга.
Радагор подозвал бессловесного немчина, сунул ему узду коня, за которым на привязи шёл запасной конь, потом вложил в дрожащие руки свёрнутые охранные грамоты, кошель с мелкими деньгами и на датском языке объяснил, куда ему надлежит ехать. Немчин всё кивал и кивал головой.
— Не вздумай свернуть к себе домой! — крикнул на прощание Радагор. — У нас болот много, везде тебя найдём и в воду посадим.
Немчин пришпорил дарёного коня.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Боярин Данило Щеня, получивший высокое назначение — передовой полк, в начале греческого месяца июня встал в двух переходах от города Белгорода. Четыреста стрельцов при двадцати пушках — оно, конечно, сила большая, но великий государь не дал Щене конного дворянского ополчения. А без конницы артиллерия в степи, что комар на лбу — прихлопнут разом! Не собралась ещё сборная армия воевать.
Со дня на день, так предупреждали воеводу Щеню доводчики из Польской земли, пойдёт за Дон огромная сила, две с половиной тысячи драгун и улан пана Гандамира. Ибо те казаки, что подписали договорной лист с Радагором за печатью великого государя, на ту печать плюнули. Вот так: «Тьфу!» И отправились со своими родственниками, татарами да калмыками, грабить прикаспийские города. Сомнут теперь поляки русский передовой полк и на пушки не глянут!
Данило Щеня велел стрельцам огородиться телегами, во все стороны расставить пушки и глядеть в оба. Посередине куреня ему поставили шатёр, и он до вечера лежал в шатре, мучаясь разными мыслями. Ведь передовой полк он на то и передовой, чтобы его первым и сбили.
К вечеру за шатровым пологом послышался грубый голос, видать, там ругался человек, много куривший вредной травы никоцианы.
— Воеводу мне подавай! — орал голос. — Воеводу бачить желаю!
Данило Щеня скатился с походной перины, крикнул наружу: — Хай войдёт!
В шатёр ввалился сам себя шире, будто немецкая пивная бочка, явный казак немалых чинов:
— Пан воевода! Будь по здорову! Я казачий полковник Секач! Дай мене тэбя обняти! — Данилу обхватили две огромные руки и сжали так, что не выдохнуть.
Данило всё же выдохнул:
— Царскую водку пьёшь?
Объятия полковника тут же рассупонились, он оставил Данилу стоять у входа в шатёр, в три шага оказавшись у походного стола, сам определился с водочной бутылью и налил себе полковша царской водки монастырской выделки. Данило запоздало крикнул гридням, чтобы несли в шатёр чего поесть. А на походе чего поесть? Так, свиные копчёные окорока, рыба вяленая, стерлядь да пироги ржаные с курицей.
Данило только плеснул себе в маленький походный серебряный стаканчик, как у шатра кто-то резво остановил упряжную лошадь, быстро прочёл молитву. Гридень подсунулся под полог, доложил:
— Отец Паисий к тебе, воевода. Настоятель Белгородского монастыря.
Святой отец, не тоньше казацкого полковника, вошедши благословил «вкушающих пищу» и тут же получил в руки серебряный стаканчик с водкой. Повертел его в руках, сомневаться не стал, отставил стаканчик в сторону и плеснул себе водки в большой ковш.
Выпил, крякнул, поискал глазами чего постного.
Данила Щеня тут совсем развеселился:
— Мы на походе, святой отец, по законам матери нашей церкви, постного не держим. Только мясное тебе угощение!
Гридень занёс в шатёр пяток куриц, жаренных на вертеле. Отец Паисий перекрестил куриц, разломил одну и утешился, поедая куски белого мяса. Прожевал, сказал напористо:
— Что же это деется, а, воевода? Тебя второй день город ждёт, а ты, будто набедокуривший малец, в степи спрятался. Немедля выступай к городу Белгороду!
— Обожди, святой отец, не путай государеву диспозицию. Лучше скажи нам — кавалерия пана Гандамира за Дон отошла?
— После обеда отошла вся! Весёлые пошли, задиристые!
— Ну, тогда и нам пора! Сейчас мы примем ещё по единой чаре за победу русского оружия и пойдём в степь! — сипло рыкнул казачий полковник.
Воеводу Щеню разобрал смех. Священник тянет его в город, а казачий полковник неизвестного куреня — прямо в степь!
— Давай командуй мигом! — Полковник опорожнил ещё полковша, утёр усы. — Вели, чтобы половина твоего войска с тобою во главе шла под Белгород, прямо ночью. По ночи прохладно будет идти, да и батюшка тебя проводит по нужным дорогам. А вторую половину своего войска доверь своему самому сметливому сотнику, он пойдёт со мной. При десяти пушках пойдём, как весной договаривались!
— Карагачев! — крикнул через полог шатра Данило Щеня. — Подымай своих стрельцов. И пушкарей подымай. Негаданная работа у нас образовалась!
* * *
Почти две тысячи лёгких улан пана Гандамира да почти восемь сотен тяжёлых драгун, одетых в медные кирасы на груди, да в медных же касках, прошли длинной лавой через город Обоянь к Дону. Переправились тремя бродами через Дон и тремя потоками вышли к Кривой балке, встречая на пути брошенные казачьи городки. Пан Гандамир велел те городки поджигать, да саманные избушки не брались огнём. Ну и нёс с ними: если казаки, и правда, пошли угоном на Каспийское море, то половина хозяев этих хатёнок уже не вернётся.
