Иноземцев здесь всегда радовало, что в заливе подле села Архангельское дно мелкое, приливов и отливов нет. Корабли, специально построенные для каботажного, прибрежного плаванья, подходили к берегу на сто шагов, едва касаясь килями неопасного песчаного дна. Человек с берега мог запросто подойти к кораблям, вода ему доставала по пузо. Бывало, что так, наскоро, без лодок, приморские люди разгружали и нагружали суда. Неужели этот рай для иноземцев закончился?
Татары, числом больше тысячи конников, воем и посвистом обозначили своё прибытие. К удивлению местных мужиков, татары стали втыкать с южной стороны деревянного архангельского храма свои пики, к пикам привязывали коней и чинно, снявши малахаи, заходили в храм, крестясь.
Местный поп, услышавший татарский вой, положил поклон на икону Николая Угодника, спрятал под рясу литой линовальный крест, а взамен достал топор из-под алтаря. Татары же, войдя во храм, падали перед попом на колени, клали крестное знамение, как положено православным чином, и стукались башками о грубый пол. Встав, они целовали у попа руку, в коей зажат был топор, клали на алтарь деньги, украшения, кинжалы, даже кое-что из дорогой одёжи. И чинно покидали храм.
Последние татары отъехали от храма и сразу взяли в намёт на Холмогорский тракт. Из перекошенных дверей храма донёсся хриплый голос попа:
— Люди! Христиане! Помогите!
Поморы протолкнулись через узкую дверь в тесное церковное строение. Поп стоял на алтаре, ибо стоять больше было негде — всё пространство храма завалили татарские дары.
— Чего ж ты кричал? — удивился староста рыбарей.
— Кричал, чтобы про кирпич озаботились, христиане. Пора кирпичный храм возводить! Да поболее нынешнего! Раз в пять!
А с улицы заорали бабы:
— Великий князь едет Московский! Спасайтеся! Детей прячьте в погреба, молодух в лодки, лодки толкайте в море!
* * *
Шуйский с двумя бердышанами втащил в избу старосты удельного воеводу Ваньку Сумарокова. Того самого, что должен был исполнять надзор за удельными делами, а особливо беречь русскую границу по морскому берегу.
Великий князь сидел за деревянным столом и с немалым удовольствием тянул из фаянсового немецкого блюдечка горячий травяной настой, нежно оглаживающий брюшное нутро.
— Ванька, — разулыбался великий князь Московский, государь всея Руси, — а я, вишь, в гости к тебе пожаловал.
Ванька Сумароков как был брошен на пол, на четвереньки, так и стоял враскорячку, головы не подымая.
— Ванька! — совсем задушевно молвил Иван Васильевич. — Спасибо тебе от меня великое!
Староста поспешил долить в блюдечко Ивана Третьего ещё толику полезного настоя.
— Теперича, Ванька, собирай свою семью, сундуки и прочие животы свои. Поедешь со мной в Москву. И это, не забудь, Ванюша, свою казну, что собрал ты с пятидесяти шести иноземных кораблей, побывавших здесь, под твоим приглядом, за три лета...
— Один корабль, великий княже, имел пушки, так что он торговым не считается, — спешно подсказал староста архангельских рыбарей.
— Не суйся под руку. И военный корабль сюда приходил чего-то же брать. А? Покупал? Деньги платил?
Воевода Ванька Сумароков молчал. Сволочь и хитроумец — нынешний великий князь. Брата своего сюда, младшего, Юрия, в Архангельское, вишь ты, не взял. Не на кого теперь свалить вину за приём чужих кораблей. Брата своего кто же станет толкать на плаху? А с другой стороны, своих кораблей на Руси нет. Окромя чужих, кто же придёт?
— Своих кораблей на Руси нет, — темно, мутным голосом пробормотал воевода Сумароков. — Окромя чужих, некому заходить. Вот они и заходят. Воды набрать, хлеба, рыбца солёного... Вот за ту воду, за тот хлеб и платили иноземные купцы. Тебе сии деньги причитаются, великий князь. — Ванька Сумароков кое-как вывернул из кармана охабня
[53] десять серебряных монет чешского чекана. Дотянулся до стола, высыпал серебро на скатёрку перед великим князем.
— Молодец! Деньги несёшь в казну! Целых десять талеров! — проорал Иван Третий и треснул по волосатой седой башке воеводу Сумарокова краем фаянсового блюдца, да так ловко, что рассёк кожу. Лицо воеводы немедля стала заливать кровь. — Тащите его на улицу, к людям!
На улице уже собрались все поморы, что были в селе. В стороне, на песчаном берегу, вытащенные до половины корпуса, чернели в прибойной волне шлюпки с иноземных кораблей. К толпе возле старостиного дома медленно шли шестеро иноземных капитанов, заранее снявши шляпы. Их уже оповестили о судьбе убиенных купцов.
Великий князь оглянулся на капитанов, когда про них шепнул Шуйский.
— Тела им отдай, Шуйский, пусть тела заберут.
— А головы?
— Сейчас же вбей колья здесь, на берегу, и пусть татары посадят на них те головы мордами в сторону моря! Намёк всем приезжим!
Иноземные гребцы со шлюпок, мараясь в крови, потащили безголовые купеческие тела по лодкам. Головы открытыми безумными глазами смотрели в даль Белого моря.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
За толмача выступил тонкий и сухой архангельский мужик, слегка хромоватый. Толковал он добротно, сразу за князем, будто эхом служил у Ивана Третьего.
— Немцы! — рявкнул великий князь. — Нонешнее дело... — он показал на кровящие головы, — есть наказ будущим заморским купцам и капитанам, возжелавшим посетить Русскую землю. Наказ простой: пришёл — плати, ушёл — плати, купил — плати. Тяготного ничего в тех платежах вашим купцам нет. А чтобы купцы лучше считали, с этого дня я оставляю здесь моих людей числом в сотню. Половина имеет пищали с огненным боем...
Староста рыбарей подсунулся сзади под плечо великого князя:
— Сотню людей, великий князь, обустроить же надобно. Избы жилые нужны, изба мыльная, изба столовая, изба сторожевая, изба счётная, подьяческая...
Иван Третий обернулся к старосте:
— Мудёр же ты, мужик! Раз имеешь такое правильное рассуждение, станешь здеся пока заместо воеводы. И с его правами. А избы... Ты правду баешь, зима катит. Но мне татары докладали, что по Двине сюда движутся плоты, сотня плотов отменного строевого леса. Вот из чего будешь избы ставить! Уразумел? Давай! Бери людей и шилом гони за плотами!
Тяжёлый, плотный капитан с большого английского корабля выступил вперёд и что-то зло проговорил. Толмач тут же перевёл англицкие глотательные звуки на чистую русскую речь:
— Говорит, что это его плоты плывут по Двине. Его купец их купил, он их хозяин. Хозяин двух тысяч брёвен!
— Надёжа Черемис! — крикнул, услышав перевод, конюший Шуйский.
— Погоди орать, — остановил любимчика великий князь. — Сам разберусь.
