— Речь идёт о старинных друзьях моей семьи, — проговорил Бенкендорф. Он не отказался бы закурить, но хозяин не предлагал. — А вернее, о Елизавете Ксаверьевне Браницкой.
Александр напрягся.
— Не понимаю, что связывает вас с моими родными, и почему вы считаете себя вправе заступаться за молодую графиню? — процедил он.
Это была проговорка. Гость ещё не изложил сути дела. Но, видно, полковник ожидал, что Лизу будут защищать от него.
— Вы хорошо себе представляете моё положение? — напрямую спросил Бенкендорф. — Даю вам один день, чтобы вы убрались из города и более не тревожили дом Браницких.
— Что?! — возмущению Александра не было предела. — Как вы смеете?
Он успокоился усилием воли, и Бенкендорф оценил умение собеседника взять себя в руки. Значит, этот человек холоден и весьма опасен у барьера.
— Вы не имеете права мне приказывать, — с расстановкой произнёс Раевский. — Я получил отставку и являюсь лицом партикулярным. Живу там, где хочу. Никто не может мне запретить...
— Слушай ты, партикулярное лицо, — гость навис над столом. — Мне известно, что ты написал донос на графа. Стоит об этом узнать вашим корпусным офицерам, которые ещё ошиваются в Париже, и ты получишь такой список вызовов, что рано или поздно один из них загонит тебя в гроб.
— Не пугает, — отрезал Раевский.
— А прослыть подлецом в кругу товарищей?
Александр молчал.
— Кроме того, я знаю, куда вы направляетесь из Парижа. Желаю счастья в компании бунтовщиков. Но если вы задержитесь хоть на час, я сообщу монсеньору Ришелье, что карбонарии вербуют сторонников во Франции. Вас вышлют под конвоем в Россию и уже вряд ли куда выпустят дальше Калуги.
Последняя угроза не была пустой. И Раевский это понимал. Мягко говоря, правительство короля Луи не поощряло вольнодумства. Многие старые аристократы-эмигранты, вернувшиеся домой, утверждали, что до революции во Франции дышалось легче, чем теперь.
Молодой полковник надолго замолчал.
— Что вам за дело до Браницких? — наконец проговорил он.
Бенкендорф не ответил. Прищурившись, он холодно смотрел на собеседника и ждал. Раевский вынужден был дать слово покинуть Париж нынче же вечером. Что и исполнил. Подозрительный Христофорыч не слишком полагался на его обещания. Но что делать? Ему самому подпирал срок ехать. На следующее утро он отбыл через Мобеж в Антверпен, где сел на русский корабль, державший курс на Кронштадт. Бенкендорф чувствовал, что Раевский его обманет, и ничего не мог поделать. Александр же, выехав через заставу Этуаль, добрался до гостиницы в Лоншане, провёл там трое суток и возвратился в Париж. Он очень рисковал или, во всяком случае, считал, что рискует, ибо не знал, сообщил ли незваный гость о нём французским властям. Но особняк в Сент-Оноре, где полным ходом шли приготовления к свадьбе, притягивал его как магнит.
Список приданого составлял сорок страниц. Чтобы ознакомиться с ним, Воронцову потребовалось полдня. Там имелись образа, дарохранительницы, бриллиантовые уборы, сервизы, зеркала, люстры, кровати, шкафы, сундуки, платья, бельё, скатерти, подсвечники... Можно было въезжать в пустой замок, развешивать по стенам гобелены, расставлять мебель и жить. За Лизой отдавали три тысячи душ, деревни, три винокуренных завода, но главное — имение Круглое. Старая графиня умела делать сюрпризы.
Прочитав всё это, граф был смущён и несколько шокирован. Приехав в дом будущей тёщи, Михаил Семёнович попытался обсудить с ней размеры приданого. Но Александра Васильевна потрясла его ещё больше, сказав, что список взят ею пункт в пункт с опубликованного в газетах перечня вещей, которые были даны за великой княжной Анной Павловной, выходившей замуж в Голландию.
— Вы полагаете, граф, моя дочь чем-то хуже? — осведомилась Браницкая.
Воронцов поспешил заверить её, что Лиза во всём превосходит даже девиц императорской крови. Графиня удовлетворённо кивала, и портрет светлейшего князя смотрел со стены с какой-то весёлой усмешкой.
— Ступайте, побеседуйте с ней, — милостиво разрешила мать. — Чай, жениху с невестой есть о чём слово перемолвить.
Михаил не был в этом уверен. В последнее время Лиза постоянно ускользала от него. Но решительно объясниться следовало. Он нашёл её на веранде первого этажа. В том самом месте, где она когда-то вручила ему забытую шляпу и документы. Девушка вышивала. Удивительно спокойное, умиротворяющее занятие. Как раз такое, какое подходило для её мятущейся души.
— Сударыня, — граф поцеловал ей руку. — Надеюсь, вас не обеспокоил мой приезд?
Лиза вскинула на него укоризненный взгляд.
— Зачем вы так? Я вам всегда рада.
— В таком случае. — Воронцов внутренне подобрался, — нам нужно поговорить. Ведь вы так и не сказали мне твёрдо, хотите ли стать моей женой. То, что этого хочет ваша матушка и я, вряд ли достаточно.
Лиза вспыхнула.
— Михаил Семёнович...
— Михаил, — настойчиво поправил он.
Она ещё больше смутилась.
— Как вы думаете, ваше сиятельство, когда люди женятся, они должны что-то чувствовать друг к другу?
Трудный вопрос. Нерешённый для него самого.
— А мы ведь с вами даже ни разу не поцеловались, — с лёгкой укоризной произнесла барышня.
Нашла беду! Под венцом и поцелуются.
— Извольте, — вслух сказал граф. — Я готов.
Девушка опустила шитьё и поднялась. Она доставала ему только до груди, поэтому Воронцов низко наклонил голову. Он поцеловал её сначала очень осторожно. Но, почувствовав, что Лиза готова к большему, сделал всё, как положено. Александр целовался по-другому, и Браницкая была слегка озадачена. Но в целом не почувствовала ничего неприятного. Михаил же понял, что она целуется не впервые, и сомнения, покинувшие было его сердце, всколыхнулись с новой силой.
— Так что? — спросил он с сухой усмешкой. — Я вам не противен?
Лиза покачала головой.
— Нет... Михаил, я смогла бы стать вашей женой.
— А перед свадьбой вы ни о чём не хотите мне сказать? — чуть высокомерно осведомился он.
— О чём? — не поняла девушка. В душе она сжалась. Неужели Бенкендорф всё разболтал своему другу? Нет, он не мог. Он желает ей только добра. — Что я должна рассказать?
— Ничего так ничего, — граф быстро отвернулся. — Простите мою настойчивость. Я ведь женюсь первый раз и тоже не знаю, о чём жених и невеста говорят перед свадьбой.
Он наплёл ещё кучу каких-то глупостей и удалился, совершенно сбив Лизу с толку. Сам же мучился мыслью о возможном опыте избранницы. Она, без сомнения, его возбуждала. И будь девушка по-настоящему искушённой, то почувствовала бы его желание. Этого не произошло. С другой стороны, его очевидным образом с кем-то сравнивали. Словно распробовали поцелуй на вкус. Было ли сравнение в пользу графа, неизвестно. И это внутренне бесило Воронцова, который действительно привык во всём брать верх.
