Через четверть часа её робкие всхлипывания перешли в ровное дыхание. Лиза заснула. Она спала недолго. Может быть, часа два. Открыла глаза, обрадовалась, увидев Михаила, не поняла, почему у него такое хмурое, осунувшееся лицо. Потянулась и от боли сразу всё вспомнила.
Он не дал ей снова заплакать. Поднял на руки, носил по комнате, качал как маленькую. Пел какую-то глупую колыбельную песенку по-английски, которую, помнится, Катя пела своим детям. Лизе стало тепло, постепенно она успокоилась.
— Ты разведёшься со мной?
— Я тебя люблю.
— Но ты не можешь быть уверен...
— Я тебя люблю.
Она знала все его ответы. И позволила ему напоить себя горячим красным вином. Согласилась пригласить доктора Штольца. Во время визита врача вела себя послушно, хотя дрожала всем телом.
Осмотрев её, немец оставил графиню в спальне и вызвал Михаила в другую комнату.
— Прямой угрозы плоду нет, её жизни тоже. Но она перенесла шок. Будьте с ней как можно более терпеливее. Всё наладится. — Доктор протёр лысину. — И уезжайте, наконец, из Венеции, это несчастный для вас город.
Воронцов заплатил врачу и приказал собирать вещи. Но у него было ещё одно дело, без которого он не мог покинуть Серениссиму. Вечером, уложив жену и дождавшись, пока она заснёт, Михаил поцеловал её согнутый кулачок, откинутый на подушку.
Потом поднялся к себе, переоделся, взял своего дамасского Слона и ушёл, никому ничего не сказав. Вернулся он только под утро. Долго мылся. Сжёг свою одежду, так же как накануне платье Лизы. А кавказский кинжал среди оружия мужа графиня увидела только несколько лет спустя. Воронцов так и не решился с ним расстаться, хотя элементарная предосторожность требовала выбросить клинок в залив.
Не владея языком, Лиза не прочитала в венецианских газетах новость: на вилле Сан-Серволо было обнаружено шесть трупов. Двое из охраны. Ещё двое отдыхавших в караулке. И трое в разных комнатах второго этажа. Михаил не стал разбираться, кто именно, беспокоить жену расспросами. Все — люди из вентов. Пусть понимают, с кем связались. Мнят себя кумирами ворья и хозяевами полиции! Если такая дрянь заведётся в России, он их собственными руками перевешает.
Венецианские власти почли случившееся внутренним разбирательством карбонариев и не стали вмешиваться. Лиза кое о чём догадывалась, но не проронила ни слова. Сам же Михаил так и не узнал о роли Раевского, который накануне был отозван по делам «добрых родственников» в Милан.
Глава 12
ЛОШАДИНЫЙ СПАС
Лето 1819 года. Новгородская губерния
Над деревней Мшага вился дым из доброй сотни труб. От Ладоги до неё была неделя дороги, но Фабр не поленился проделать этот путь, поскольку получил письмо от поручика фон Брадке, с которым сблизился за последнее время. Тот писал, что Казначеев много пьёт, и советовал полковнику навестить друга — вразумить и поддержать. Житьё в линиях кого хочешь доведёт до штофа. А может, и дальше.
Самому Алексу тоже приходилось несладко. Но он не позволял себе опускаться. Просёлок крутил возле рощи, потом выгребал на поле и по косогору устремлялся к церкви. Старенькой и немного покосившейся. Было видно, что её ещё не поновляли. Внимание Фабра привлекла группа людей в отдалении. За бровкой дороги они копали канаву, а возле лежало нечто длинное, зашитое в дерюгу. Ясное дело, труп. Отчего-то его хоронили не на кладбище.
Проехав чуть вперёд, полковник знаком остановил кучера и пригляделся. Один из копавших показался ему знакомым. Это был седой унтер в гренадерской форме. Он уже положил лопату и достал из ранца книжку. При ближайшем рассмотрении — Библию. Она-то ещё больше взволновала Алекса. Это было памятное издание, купленное графом для ланкастерских школ в Мобеже. Теперь Фабр узнал старика. Егорыч. Кучер командующего. Что бы ему тут делать?
Велев править прямо к яме, полковник соскочил с коляски, не доехав немного, и пошёл навстречу старому служаке. Тот напряжённо вытянулся. Было видно, что лишних глаз здесь не ждали и начальству были не рады.
— Не признал меня, Егорыч? — окликнул унтера Алекс.
— Александр Антонович? — неуверенно отозвался тот. А через минуту: — Господин полковник! Ваше высокоблагородие! Радость-то какая! — И уже своим: — Не бойсь, ребята. Не графские.
— Как ты здесь? Старинушка, — удивился Фабр. — Неужто тебя в отставку не пустили?
Егорыч развёл руками.
— Мне-то идти некуда. Я, дурак, возьми да скажи об этом в канцелярии. А они меня и приписали к поселениям. Сулили кренделя небесные, дескать, там старому солдату и место. Дом, пригляд. А оно вон как вышло.
— Наших тут много?
— Да почитай рот шесть отсыпали этому ироду в лапы.
Фабр скосил глаза на труп.
— Вы никак кого хороните?
— Так точно. — Егорыч безнадёжно махнул рукой. — Повесился тут один. Фузелёрной роты рядовой Севастьянов. А сперва супружница его померла, Алёна. Я у них жил.
— От чего ж она преставилась? — спросил Алекс, уже предчувствуя очередную слёзную историю, которые тут случались по пять раз на дню.
— Известно от чего, — угрюмо молвил унтер. — Брюхатая ходила. А её в палки. Правда, не приметно ещё было. Она фельдфебелю и говорит: не бей меня, голубчик, я с дитём. А он ей: все вы тут прикидываетесь, чтобы от работы отлынивать. Вот и не сдюжила. Муж узнал, ополоумел и повесился. Шестеро детей. Вот горюшко.
Егорыч сделал знак товарищам, и они стали опускать тело в яму.
— Я-то с ними с первого дня. Насортировали нас в хоромину — муж, жена, ихние дети, да ещё сирот полковых дали и меня вроде как дедом определили. Вот мы и жили. Не обижали старика. А к нам ещё на постой солдат ставили. При такой куче народу бабе разве управиться? Чтоб и чисто было, и щи с наваром два пальца, как по артикулу. Она, сердешная, только утром печку выбелила, пошла масло взбивать. А дети, что с них взять, ладошками по печке шлёп-шлёп, а потом по полу — в следы играли. Тут как на грех обход линии. Увидали, что у нас делается, и сейчас бабу к ответу. Это что ж у тебя, такая-сякая, за погром? Моей вины много. Я задремал. — Егорыч перекрестился. — Эх, с кем-то теперь поселят? Не все кругом добрые люди.
Он снова извлёк Библию.
— Тут я вот подумал, хоть Севастьянов и удавленник, нехорошо, чтобы по нему совсем молитв при погребении не читали. Дай, думаю, побубню маленько. Остальные грамоте совсем не разумеют.
— Ты не тужи, Егорыч, — сказал Фабр, тоже крестясь. — Я попробую тебя в свой батальон выписать. Может, и получится.
— Дай вам Бог здоровья, Александр Антонович, — унтер низко поклонился. — А про графа нашего чего слыхать?
— Слышал, что женился. Живёт в бессрочном отпуске. На службу пока не зовут.
Старик повздыхал.
— Плохо такому человеку без дела пропадать. А жена-то хоть хорошая?
