Оборотень хмуро взглянул на Глеба своими желтыми волчьими глазами и глухо пролаял:
– Алтук… послал нас… помочь…
– Помочь?
– Да… Он обещал.
Глеб, продолжая держать оборотня на прицеле, скользнул взглядом по деревьям и кустам и крикнул:
– Эй, газары! Я знаю, зачем вы пришли! Выходите, но только медленно! Попробуете напасть, отстрелю яйца! Рамон, переведи им!
Толмач шагнул вперед и громко повторил слова Глеба на газарском языке, добавив кое-что и от себя.
Зашуршали кусты, и взглядам странников предстали восемь чудовищ, все рослые, со вздыбленными холками, с пылающими яростью глазами и с боевыми топорами в огромных, когтистых руках-лапах.
– Видишь! – пролаял оборотень, которого держал на прицеле Глеб. – Они не нападут.
Глеб сдвинул брови и сухо проговорил, обращаясь к оборотням-газарам:
– Мы разрешим вам пойти с нами, но не подходите к нам слишком близко!
Черный оборотень, раненный Глебом, мотнул ушастой головой и что-то негромко приказал своим товарищам рыкающим голосом. Вся стая тотчас развернулась и бесшумно скрылась за деревьями.
Глеб отвел дуло ольстры от головы черного вожака.
– Ступай к ним и не показывайся мне на глаза, – отчеканил Первоход. – До тех пор, пока не разрешу.
Оборотень вскочил на ноги и, не желая больше искушать судьбу, прихрамывая, затрусил к деревьям.
Когда и он скрылся из вида, воевода Бранимир опустил меч и проворчал:
– Послал же Сварог провожатых… – Затем взглянул на Глеба и спросил: – Что ты об этом думаешь, Первоход?
– Думаю, что эти лохматые парни нам не помешают. Впереди Моревские рудники. Не знаю, как сейчас, но три года назад они кишели волколаками.
– Ты прав, – согласился Бранимир. – У меня осталось всего пять воинов, и я не хочу скормить их темным тварям. Пусть лучше эти гады жрут друг друга.
4
Местность пошла посветлее и поприятнее. Вокруг шумели на ветру кусты, на орешнике щебетали и свистели птицы, в недалекой речке плескалась рыба. Можно было подумать, что путешественники снова вышли из гиблой чащобы к меже.
Странники слегка воспрянули духом. Стрельцы чувствовали себя увереннее от того, что где-то рядом были оборотни-защитники. Газары, конечно, тоже темные твари, но, по крайней мере, изъясняются по-человечьи. А значит, и о цене человеческой жизни разумение имеют.
Рамон долго шел позади и о чем-то негромко переговаривался со стрельцами. Должно быть, рассказывал им о Гиблом месте. Или учил, как выжить в этом жутком, обманчиво безопасном лесу. Потом нагнал Глеба и пошел рядом.
– Как думаешь, Первоход, удастся нам найти «волшебного упыря»? – спросил он.
– Волшебный упырь… – повторил Глеб и усмехнулся. – Никогда не слышал ничего глупее. Хотя как еще назвать тварь, способную отворять врата в иное измерение? – Первоход вздохнул и проговорил усталым голосом: – Не знаю, что тебе и сказать, Рамон. Голица утверждала, будто я сразу пойму, что это он. Но стоит ли верить безумной вещунье?
– Раньше Голица никогда не ошибалась, не так ли? – осторожно вопросил толмач.
Глеб усмехнулся.
– Верно. Но раньше ее не бросали в темницу и не насиловали.
– Если ты не уверен в правоте ее слов… – Толмач покосился на ратников и воеводу Бранимира, шагающих позади, снова перевел взгляд на Глеба и договорил, понизив голос: – Почему ты ведешь этих парней на Кишеньский жальник? Почему не бросил их в паре верст от межи?
– Мне нужен амулет Сорни-Най, – так же тихо ответил Глеб.
Рамон несколько секунд молчал, задумчиво хмуря брови, потом медленно покачал головой и сказал:
– Нет. Причина не в этом.
Глеб посмотрел на друга холодным, насмешливым взглядом.
– Думаешь, ты знаешь меня лучше, чем я сам?
– Может быть, и так. Не каждый способен заглянуть в собственную душу. Свиток ее темен и мрачен, а письмена неразборчивы и почти неразличимы. Я думаю, тебя привела сюда гордыня, Глеб. А еще – ненависть и мстительность. Каждое вторжение темных тварей в Хлынь-град ты воспринимаешь как личную обиду. Не знаю, в чем тут дело. Быть может, в том, что ты пытался стать Демиургом и все еще воспринимаешь Хлынь-град как творение собственных рук.
– А ты, оказывается, психолог. – Глеб прищурился. – Хорошо, убедил: когда снова займу княжий трон, переименую Хлынь в Глебоград или в Глебобург. А лучше назову его Орел. Кажется, города с таким названием на Руси еще нет?
Глеб хотел еще что-то добавить, но вдруг тряхнул рукой и, зашипев от боли, выдохнул:
– А, черт!
– Что случилось? – насторожился Рамон.
– Да ничего. Порезался о ветку. – Первоход скривился и снова тряхнул оцарапанной ладонью. Алые капли крови веером легли на траву. – Угораздило же!
Рамон достал из кармана платок и протянул Глебу:
– На, перетяни.
Глеб взял платок и дважды обернул его вокруг ладони.
– Спасибо, толмач. – Затем обернулся и окинул взглядом дерево со скрюченными ветвями, усыпанными шипами. – Странное дерево. Никогда прежде не встречал такого. Уж не ядовитые ли у него шипы? Эй, поосторожней там! – крикнул он ратникам. – Держитесь подальше от этого дерева!
– Давай осмотрим рану тщательнее, – предложил Рамон.
Глеб дернул щекой.
– Не надо. Боль уже утихла.
– Сколько слов, и все ради одной-единственной царапинки, – с угрюмой усмешкой проговорил воевода. – Может, сложишь во славу своей раны песню?
Глеб рыкнул в ответ что-то невразумительное и, ускорив шаг, зашагал вперед.
Крохотная птичка-падальщица, названная ходоками чивин, спикировала вниз, привлеченная запахом свежей крови, села на мокрую от крови землю и клюнула ее, пробуя на вкус.
Затем, блаженно прищурив отвратительные круглые глазки, хотела клюнуть еще раз, но не успела – обагренный кровью земляной бугор схватил чивина за лапы и принялся заглатывать его, хрустя сухожилиями и хрящами.
Не прошло и минуты, как от птицы осталась горстка обглоданных костей.
Отрыгнув комок перьев, прожорливый ком быстро заскользил по мокрой траве, оставляя за собой влажный и липкий, будто у слизняка, след. Очертания его были нечетки, однако пристальный взгляд – если бы таковой был – легко различил бы в них контур птицы.
Слопав чивина, ком увеличился раза в два и продолжал увеличиваться, пожирая попадавшихся на пути жуков, червей и прочих насекомых, пульсируя и то и дело принимая форму твари, которую только что съел и переварил.
5
Туман был таким густым, что за пятнадцать шагов ничего нельзя было разглядеть. Путникам приходилось брести почти наобум. Но вскоре туман расслоился – верхний его слой стал почти прозрачным, а нижний сгустился так, что напоминал скорее снег, чем туман.
