5. У дяди Егора дом покосился, а через неделю он и сам помер. Пришли странные люди – две женщины в косынках да мужик сумрачный промеж них в кожанке – да всю моркову и собрали в мешок холщовый.
6. Тетя Галя из акушерного пристрастилась нас, шпану, на суахили нахуй посылать. Идешь по родовому, стены гулкие, в синий окрашены – таинство первородное свершается, мураш берет по коже. И тут слышишь вдалеке – «mimi nijifu kiwe kutuma!». Как будто в шутере к боссу приближаешься, рука сразу кнопку мыши ищет, а сверху вспоминаешь, какая комбинация за фугас отвечает.
7. Вам, мужикам, что, – туманно улыбнулась Антонина, – ребенка заделал и в Саратов к тетке. А нам: рожать, растить, в школу отдавать, в институт поступать, на работу устраивать, к начальнику за повышением ходатайствовать, жену ему выбирать, детей его нянчить, хоронить его потом, детей его по второму кругу – от школы до могилы вести, потом детей детей аналогично.
Антонина подняла взгляд неморгающий: «Нам очень сложно жить. Вам, мужикам, проще намного».
Моя цитата – это ремесло. В былые времена (славнее наших!) люди (получше нас!) объединялись в целые артели, чтобы цитатствовать.
Строились деревни:
Малое Вафино (короткая цитатка, афоризьм)
Среднее Вафино (и так и эдак)
Великое Вафино (пьесы, трактаты)
Зайдешь в избу такого поселения ночью – никто не спит. Над иконами лампада, по центру стола – лучина. Мужи ваяют цитаты, бабы гонят по кухням морс и варения, дети играются с кошкой и прочей меховой сволочью.
Все сосредоточенно молчат, лишь скрыпят перья. Вдруг с того конца стола дисконтом, будто продолжая еще не начатый разговор: «…а тот тому по ушьям, по ушьям за адопись, аспиду блять!»
Загоготали. Сначала мужи забасили, потом дети подхватили дисконтиком, а там на кухне уж и до баб дошло. И весь дом словно кверху ногами восстал! Собака в конуре очнется, голову поднимет – что бахает там в доме? Аж половицы трясутся.
Кавардак такой наступит, что черт его разберет! И в лицах изобразят подробно, и по каждой детали гардероба пройдутся. Встал Василий с угла: «А с картуза нитка свисаеть – потяни, так сам весь развяжется, бо штопаный весь» – снова гоготать.
Вроде затихли ужо, слезы утирают, да баба с морсом о дите запнулася, оземь растянулась. Дите воет, морс по стенам – все снова: га-га-га-га.
Через полчаса уже никто не смеется. Пишут.
К утру повесть или рассказ какой наваяют. Каждую детальку не забудут, ухватят, в нужное место приварят, даже баба с морсом не пропадет. Брызги морса тоже пригодятся – подсластят иронией горечь повествования.
Генерал от инфантерии приедет на фаэтоне в воскресение – забирать творчество, слезу пустит: «Это вы, братцы, знатно прошлись, вас в эти самые вихрастые макушки, видимо, Господь Бог обцеловал».
Старики пожмут плечами: «Что уж дадено, то и дадено. Наше дело маленькое, скоромное – как жили деды, так и внуки станут».
Хорошо в Великом Вафино жить было!
Володя Чамаров приподнял голову с подушки. Чёрти чего не было на том лице! Слюни, замешавшиеся с отходосовой пеной, безумные глаза с мириадами полопавшихся капилляров, приоткрытый в дебильном экстазе рот и, самое главное, выражение бескрайнего ужаса и восхищения.
Набрав воздуху, Володя Чамаров внезапно возопил:
«Приходите, негры, и володейте нами!»
Пацаны даже бить Володю не стали.
Удивились: откуда такие слова взялись, мол? Пацанам стало прелюбопытнейше. Коля Игнатьев тогда даже в рот володе заглянул: не осталось ли там еще таких слов?
А любопытствующий пацан – это фундамент, на котором держится всякое здоровое общество.
Дядя Володя был мужчиной характерным, что говорится, со знакомствами и опытом жизни.
Служил, сидел, воевал, бизнес делал, тогда в запое был.
Как-то раз сидели пацанята на кухне, а напротив них – выпивший дядя Володя.
«Знаете, почему бабы боятся изнасилования?»
Никто из пацанят не знал, а если и знал, то к чему перебивать дядю Володю?
«Потому что изнасилованная баба чувствует, как ее обманули, как спиздили ценный товар, не заплатив. И она больше всего боится, что скоро весь ее маленький меховой магазинчик обставят, как воры поймут, что платить в принципе необязательно и тогда весь ее ебучий бизнес распадется».
– Дядя Володя, действительно так? – шустрые пацанята были рады впитывать науку.
«Ясен хуй», – обрубил дядя Володя, сбив пепел с сигареты щелчком пальцев. После чего налил пива каждому – себе полную кружку, пацанятам по половине.
Дальше воцарилась пауза. Но было видно, как за стоическим спокойствием дяди Володиного лица, за этим фасадом бродят великие думы.
«Вы, пацаны, молодые еще, вам вместе держаться надо», – подбил итог дядя Володя.
Вспоминаю детство.
Встаешь в 7 утра в воскресенье, потому что должны дисней клуб по ОРТ показывать.
Включаешь, ждешь.
А там почему-то слово пастыря сегодня.
И ты такой: ну слово пастыря тоже заебись.
И смотришь сидишь.
Я с Колей Самойловым на «ты» завсегда.
Встречаемся, я его за пуговицу на манжете беру, отвожу:
«Ты, Коля Самойлов, так и так, мол, вот это и то, эдак и потому что». Коля Самойлов слушает уважительно, кивает, три секунды смотрит в глаза, потом на секунду отводит взгляд – и так по циклу.
Потом кладет руку на плечо мне и отвечает:
«Ты, Юра Вафин, так и так, мол, вот это и то, эдак и потому что».
Я тоже головой киваю, тоже гляжу, как подобает в таких случаях.
Расходимся дьявольски довольные друг другом.
Если хотите на «ты» с кем-нибудь потолковать, то лучше Коли Самойлова никого не сыскать!
Большой мастер этот ваш Коля Самойлов!
В детстве читал сказки Джанни Родари о том, как на Милан сверху упал гигантский торт. Детишки ползали в нём, как черви в грядке, высасывая крем, объедаясь цукатами, утопая в безе.
Я читал и сжимал в руках книгу, думал: «Когда на Новгород такой торт-то упадет?»
