Я гляжу на мертвого козленка.
– Может ли Локи в обличье змеи прокусить козью шкуру?
Мать смотрит на меня долгим взглядом, затем целует в лоб.
– Какой ты смышленый, мой подросший мальчик!
Каждый год с приближением зимы я провожаю волков до опушки леса, где начинаются поля. Этой осенью волки с любопытством принюхиваются к моим новым башмакам из козьей кожи. В остальном все как обычно. Правда, меня сильнее, чем прежде, тянет двинуться вслед за волками на юг. Я все еще помню речь матери о богах. И хоть мать больше не возвращается к ней, я не могу не замечать, что она смотрит на меня новым взглядом. Она права в том, что я взрослею. Мы оба знаем – что-то должно случиться. Как заяц, замерший в надежде не быть обнаруженным, мы затаились и полагаем, что все завершится само собой.
Я прощаюсь с волками долго, с каждым по очереди. Я знаю волчат с той поры, когда они были крошечными комочками меха с когтями и целиком помещались у меня на руках. Теперь это подросшие молодые звери, готовые к обретению собственного жизненного опыта. Я знаю, что весной, когда они вернутся, лишь половина из них останется в стае, поэтому трусь щеками об их морды и печальным рыком провожаю каждого. Когда очередь доходит до Хроу, я запускаю пальцы в ее шерсть и утоляю печаль в резком запахе ее шкуры. Когда волки уходят по полю, Хроу несколько раз оглядывается, словно просит меня заботиться о себе. Когда стая скрывается из виду, я отправляюсь домой и по пути наступаю на яблоко, пролежавшее на лесной подстилке так долго, что успело превратиться в комок слизи, но продолжает пробуждать большой интерес у насекомых. Осы, сидящие внутри, немедленно нападут на меня с таким рвением, на какое способны осенью, опьяненные полусгнившими фруктами и отчаянным предвкушением скорой смерти.
Почти мгновенно у меня распухают конечности. Колющее ощущение во всем теле напоминает о летнем змеином укусе. Я тру ужаленные места мхом – всегда так делал, но на этот раз симптомы усугубляются. Когда у меня начинает отекать горло, я нащупываю кусок тростника, с некоторых пор постоянно висящий у меня на шее на кожаном шнуре.
Я все еще нахожусь в сознании и могу пробираться через лес к дому. Меня не рвет, но вид распухшего лица с открытым ртом, из которого торчит тростниковая трубочка, заставляет мать вскрикнуть, когда я наконец добираюсь до хижины. С ужасом во взгляде она вновь бросается доставать фигурки богов. Я успеваю остановить ее, когда она намеревается зарезать еще одного козленка. К чему тратить хорошую пищу на капризных божков, которые все равно поступают, как хотят?
Уже на следующее утро я вытаскиваю из горла тростник и могу дышать нормально. И все же я наконец понимаю то, что еще раньше поняла мать, которая сидит на скамеечке у двери нашей хижины и печально глядит на меня.
– Я больше не могу оставаться в лесу, – признаю я.
Она выдыхает с облегчением – я сам осознал необходимость уйти.
– Если насекомые для тебя опасны так же, как змеи, – говорит она, – тебе нельзя жить в Тевринтоне. Жители этого селения разводят пчел. Коровы и лошади привлекают оводов и слепней. Осы вьются повсюду.
– Куда же мне идти? – спрашиваю я.
Мать мрачно смотрит на меня.
– В Креку, в монастырь святого Кутберта.
В тот же день она начинает учить меня наречию саксов.
Часть вторая
Весна 866
12
Тело лежало на столе, представлявшем собой положенную на козлы деревянную доску и покрытом белой тканью. Под тонкой материей угадывались очертания человеческой фигуры: лицо с выступающим носом, грудная клетка, живот и ноги с торчащими ступнями.
У стола стояли двое мужчин в отполированных кольчугах. На голове одного красовалась корона из позолоченной бронзы, второго – шлем с серебряным ободком. Первому – коренастому, толстому и плешивому – на вид около сорока лет. Второй был лет на десять помоложе, с темной остроконечной бородкой. С противоположной стороны стола стояли Ивар Бескостный, Сигурд Змееглазый и их младший брат Хальфдан Витсерк. Рыжие волосы и борода Ивара резко контрастировали с его веснушчатой кожей и длинной синей накидкой. На фоне черной бороды и волос Сигурда еще сильнее бросалось в глаза обилие на нем сверкающих украшений. Хальфдан Витсерк был вымыт и опрятен: белая куртка, коротко подстриженные русые волосы, гладко выбритый подбородок.
Пятеро мужчин молча ждали под парусом, натянутым на жерди и исполнявшим роль навеса от солнца. Все пятеро были безоружны, но в ста шагах от них выстроилась армия саксов, над которой реяли два знамени: на одном изображен белый крест на черном фоне, на втором – кроваво-красный боевой топор на белом фоне.
Бьёрн Железнобокий широкими шагами направлялся через вересковую пустошь к месту действия. Крепко сжимая мое плечо мощной рукой, он тащил меня за собой. Несколькими мгновениями ранее седобородый великан вывел меня из рабской клети и без объяснений увлек за собой. Тишину безоблачного дня нарушало лишь колыхание растянутого на ветру паруса, звук наших шагов по траве да одинокое пение жаворонка где-то в вышине. На насыпи за нашими спинами сидели или стояли в молчаливом ожидании тысячи викингов. Бьёрн Железнобокий прошел под парус и встал рядом с братьями. Он толкнул меня к двум мужчинам, стоявшим с противоположной стороны стола.
– Будешь нашим переводчиком, парень, – сказал он и сложил руки на животе, не обращая на меня внимания.
– Король Элла, – Ивар Бескостный на скандинавском языке обратился к мужчине средних лет с короной на голове.
– Я Элла, – перебил его более юный спутник с остроконечной бородкой, отреагировав на звук своего имени. Выражение его лица под шлемом с серебряной окантовкой было суровым и напряженным. Все обратили на него свои взгляды.
– Переводи, парень, – прорычал Бьёрн Железнобокий.
Наверняка седобородый великан и сам прекрасно говорил на языке саксов, но я подумал, что его братья не преуспели в изучении иностранных языков, раз возникла необходимость в переводчике.
– Он говорит, что Элла – это он, – сказал я.
– А кто тогда этот боров? – поинтересовался Ивар Бескостный.
В течение двух дней, последовавших за капитуляцией саксов, сквозь дырочку в доске я видел, как высокий рыжебородый ярл разъезжал на жеребце по лагерю. Яркие цвета, маячившие среди палаток, бросались в глаза с большого расстояния. Он носил массивные серебряные браслеты, как и его братья, и никто не сомневался в том, что предводителем армии викингов является этот благородный человек. В отличие от других высокопоставленных особ, высоко задиравших нос и надменно отстаивавших свои права, Ивар Бескостный непринужденно приветствовал каждого, и никому в голову не приходило его провоцировать. Он останавливал лошадь и беседовал с теми, кого встречал на пути; дружелюбно расспрашивал человека о ближних и дальних родственниках, поскольку лично был знаком со всеми обитателями лагеря. После встречи с ним у каждого на лице играла теплая улыбка. Даже спешившись, он превосходил по росту большинство мужчин, а внешне был гораздо приятнее обоих королей саксов.
