– Ты ранен? – гаркнул Ивар Бескостный.
Я покачал головой.
– Тогда сражайся!
Форма щитовой обороны нарушилась. Это уже был не квадрат, а скорее неровная окружность. Многие дружинники Ивара погибли, их трупы исчезали под ногами гэлов. Раненые крепились. Мы поддерживали друг друга, обороняясь от пылающих ненавистью дикарей. Хастейн был глубоко ранен в бедро. Он бы упал, если бы Уббе Сын Любовницы, которого самого полоснули по руке, не удержал его в вертикальном положении. Когда Хастейн тряхнул головой, чтобы отбросить с глаз длинную челку, он встретился со мной взглядом. На узких губах мелькнула краткая улыбка, прежде чем он краем глаза зафиксировал приближение врага и занес меч над головой. Губы Сына Любовницы беззвучно шевелились, как у монахов во время молитвы. Пал еще один воин. Небольшое кольцо викингов становилось все плотнее.
Я понял, что мы проигрываем бой. Щитоносцев явно не хватало, чтобы сдерживать давление извне. Было некому заменить павших. Ожидался решительный этап схватки, результат которой казался предрешенным. Гэлы не берут пленных, они пришли, чтобы уничтожить нас. Даже если кто-то попадет к ним в руки живым, будет замучен насмерть до наступления вечера. Я недоумевал, что могло вызвать у них столь дикую ненависть.
В следующий миг звук рога пронесся по округе.
30
– Расскажи еще раз.
Хастейн лежал в палатке на соломе, бок о бок с остальными ранеными. Кое-кто еще не пришел в сознание, другие оклемались настолько, что могли бродить вокруг. Хастейну было велено двигаться как можно меньше: сохранялась большая вероятность, что разойдутся швы на ране. Он с трудом мирился со своей судьбой, и, чтобы развлечь его, я уже много раз рассказывал ему о нашем чудесном спасении.
– Прозвучал рог, – начал я с начала, – и из-за холма прискакали галопом восемьдесят лошадей. На каждой сидел викинг с топором и щитом; они порубили гэлов, а уцелевших дикарей в татуировках обратили в бегство. И случилось это очень вовремя, ибо в щитовой стенке оставалось всего восемнадцать воинов, способных держать в руках оружие, и лишь трое из них не были ранены.
Рассказывая эту историю, я с каждым разом тщательнее подбирал слова и старался лучше выдержать ритм повествования.
– Не забудь об Олаве Белом, – напомнил Хастейн.
– Во главе всадников скакал Олав на белом, как мел, жеребце. Только на боках у него виднелись красные пятна от крови дикарей, ибо норвежский ярл прекрасно владел боевым топором и сокрушал гэла всякий раз, стоило ему взмахнуть оружием.
– Как он выглядел?
– В седле сидел поджарый Олав Белый со впалыми щеками. Его длинные белые волосы, благодаря которым он получил свое прозвище, развевались у него за спиной, потому что ему не хватило времени собрать их, когда вернулся человек, отправленный на разведку, и доложил, что отряд данов в нескольких милях от дублинских стен подвергся жестокому нападению враждебных гэлов, которые яростно сражаются, в двадцать раз превосходя противника по численности, не стыдясь убивать и калечить раненых.
Я забыл точные формулировки и замолчал. Хастейн вновь помог мне продолжить рассказ:
– Сколько человек оставалось на поле брани, когда подоспело подкрепление?
– Лишь я да великие сыновья Лодброка – Ивар Бескостный и Хальфдан Витсерк – стояли на ногах, когда Олав Белый придержал жеребца и приветствовал нас на земле Ирландии. «На вас приятно посмотреть, – сказал он, – хотя мы могли бы предоставить и более серьезное подкрепление для битвы с этими проклятыми засранцами». Ивар Бескостный похвалил меня за проявленное мужество и сказал, что насчитал не менее двадцати гэлов, павших от оружия, которое я у них же и отобрал, и что мое умение управляться с копьем предвещает большой успех на воинском поприще.
Хастейн откинул со лба челку и улыбнулся мне из соломы.
– А из тебя еще может получиться достойный скальд, Рольф Дерзец, хотя, конечно, тебе не сравниться ни со мной, ни с Браги Боддасоном. И стоит наделить более вежливой речью Олава Белого.
– Но он говорит именно так.
Олав Белый ругался, как торговец лошадьми. Вот сколько всего я успел узнать о нем за короткую встречу.
– В твоей истории он выступает в качестве героя, а значит, речь его должна звучать соответственно. Еще ты вполне можешь позволить Ивару похвалить тебя покрасноречивее.
В действительности адресованная мне похвала Ивара Бескостного ограничилась одобрительным кивком, когда Уббе рассказал ему, сколько гэлов я поверг. Но Хастейн научил меня, что настоящий скальд всегда приукрашивает повествование. И все же я мало что помнил о самой битве. Воспоминания о сражении были словно окутаны густым туманом, и мысли о нем вызывали головокружение.
– Если ты хочешь добиться славы, – учил Хастейн, – скромность ни к чему. Или ты считаешь, что Рагнару Лодброку удалось бы заставить всех говорить о себе, если бы он скромничал и преуменьшал собственную роль? Ладно, тебе пора идти, а то сейчас явится ирландская девушка со своими травами и повязками, а в твоем присутствии она и притронуться к себе не позволит.
Вся обсыпанная веснушками светловолосая служанка, которая ухаживала за ранеными, была юной и пышнотелой, как любил Хастейн. Правда, в своем теперешнем состоянии он едва ли мог кого-то соблазнить, но ему не хотелось, чтобы я слышал, как он стонет, пока она, не особенно церемонясь, обрабатывает ему рану. Я вышел наружу – вечер был на удивление теплым для этого времени года.
Дюфлин – скандинавское переиначивание гэльского слова Дуб-Линн, означающего «черная заводь». Это название удачно, так как город расположен на полуострове к северу от приливного бассейна, который затапливается притоком, прежде чем вода успевает попасть в крупную реку Ан-Руиртек. Из-за ила, скапливающегося на дне, вода становится темной, как смола.
Палатки с ранеными располагались на невысоком холме в северо-восточной части полуострова, откуда открывается вид на поселение, основательно обнесенное высоким земляным валом с деревянным частоколом. Дома стояли на довольно большом расстоянии друг от друга. Глядя на соломенные крыши, я подумал, что Уббе Сын Любовницы ошибся, назвав это поселение вытянутой крепостью. На мой взгляд, это был самый настоящий город, хотя по площади не дотягивал и до половины Йорвика. Дорожки были выложены широкими деревянными настилами между огороженными наделами, где пасся скот, а хозяйки и слуги устраивали маленькие огородики. В этот теплый вечер дым поднимался к небу ровными столбами из отверстий в соломенных крышах, поросших мхом из-за влажного климата. Женщины сплетничали, сидя на лавках у домов, и провожали меня взглядом, когда я шел мимо. Босоногие дети возились в пыльных дворах, цыплята выискивали в земле червяков. Дюфлин совсем не производил впечатления города, находившегося на осадном положении, и я чувствовал себя в нем более раскованно, чем в Йорвике. Причинявший мне дискомфорт ком в животе полностью рассосался.
Населения Дюфлина состояло из норвежцев и данов, и поскольку большинство из них взяло себе в жены гэльских женщин, значительная часть горожан были полукровками, которые назывались «гэлл-гэдхилл», что на странном местном наречии означало «гэлы-чужестранцы». Чистокровные гэлы не желали иметь с ними ничего общего, а норвежцы к ним благоволили, особенно если те демонстрировали воинскую отвагу. Все это рассказал мне Уббе Сын Любовницы. От него же я узнал, что Ивар Бескостный созывает вечером совет в большом зале в центре города.
