– Тогда понятно. Но почему ты сейчас заговорил об этом?
Я и сам не мог ответить на этот вопрос.
– Если великого скальда звали Боддасон, – рассуждал я, – значит, его отец носил имя Бодда. Почти то же самое, что Бодди.
– Ты ошибаешься. – Хастейн вдруг посерьезнел. – Это абсолютно одно и то же. Начальная форма «Бодди» превращается в «Бодда» в родительном падеже. Неужели ты этого не знал? Отца Браги звали Бодди. Это был дружинник Рагнара Лодброка, и он вполне мог сражаться в битве на Ульдагерской равнине.
Я узнавал язык скандинавов от своей матери, которая покинула родину в совсем юном возрасте, поэтому не знал всех тонкостей склонения существительных. Иначе я наверняка заметил бы сходство раньше.
– Выходит, рану Сигурда Змееглазого исцелил отец прославленного скальда Браги Боддасона? – подытожил я.
Хастейн пожал плечами.
– Я лишь знаю, что Бодди был недоволен тем, что сын избрал своим ремеслом искусство скальдической поэзии. Вообще-то такая идея посетила Рагнара Лодброка, когда он прознал о таланте юноши слагать истории. А Рагнар Лодброк всегда добивался, чего хотел. Браги это решение пошло на пользу. Постепенно он прославился почти так же, как сам Рагнар.
Теперь я вспомнил, что рассказал у костра Сигурд Змееглазый той ночью в военном лагере почти год назад.
– Говорят, что Ростер – или Бодди – потребовал, чтобы отныне Сигурд повергал врагов исключительно в честь Одина, в знак благодарности за свое исцеление.
– Многие объявляют тела сокрушенных врагов жертвами главного бога, в то время как некоторые посвящают одержанные победы своему отцу. Или отчиму. Я сам, например, принес подобную клятву Бьёрну Железнобокому.
В следующее мгновение я понял, к чему клонит мой собеседник.
– Бодди спас жизнь Сигурду Змееглазому и взамен усыновил среднего сына всемогущего Рагнара Лодброка?
– Это вполне вероятно, – кивнул Хастейн. – С возраста семи лет и до самого начала войны с королем Хастейном Уппсальским Сигурд Змееглазый жил в семье Бодди. В эту же семью он вернулся, когда Ивар Бескостный и Хальфдан Витсерк отправились в Ирландию.
Многое в запутанной семейной истории сыновей Лодброка прояснилось, пока я сидел с Хастейном в носовой части драккара, подгоняемого попутным ветром к западному побережью Нортумбрии. Здесь нас поджидали другие события, пролившие новый свет на обстоятельства гибели Рагнара Лодброка.
– Надо радоваться, – заметил мой собеседник, – что ни у кого из нас нет семьи.
Я кивнул, с комком в горле вспомнив о матери.
– Когда Рагнар услыхал, что его сыновья вторглись в Восточную Англию, – продолжал Хастейн, – снарядил два корабля, чтобы отправиться туда и отнять у них завоеванные территории.
– Всего два? – удивился я. Две корабельные команды насчитывали менее сотни человек, в то время как объединенное войско сыновей Лодброка состояло из трех тысяч вооруженных до зубов викингов, и его не хватало для выполнения поставленной задачи. Хастейн понял мое удивление и улыбнулся.
– Рагнар Лодброк всегда отличался безрассудностью. А в тот момент он, вероятно, вовсе потерял разумное представление об окружающей действительности. Он потерпел кораблекрушение у берегов Нортумбрии. Остальное ты знаешь.
Зима 866
Я бегу через лес. Мимо мелькают темные стволы деревьев и припорошенные снегом кусты. За спиной слышно, как мои преследователи стучат палками по земле. Но постепенно звуки становятся приглушенными. Когда я выбегаю на поляну, где на фоне лунного неба вырисовывается V-образный силуэт обвалившейся крыши нашей хижины, я больше ничего не слышу позади. Стоя среди постыдного хаоса разбитых кружек, экскрементов, останков животных, я вдруг осознаю, насколько внутренняя обстановка хижины напоминает звериную нору, понимаю, насколько близок я оказался к осуществлению своей мечты. Сейчас, даже после краткого общения с себе подобным, я с отвращением воспринимаю то, что открывается моему взгляду и раздражает мое обоняние. Среди шкур на доске для сна беспокойно спит Хроу. Прежде я не мог обмануть ее тонкое чутье и приблизиться незамеченным. Теперь мне приходится трясти ее, чтобы разбудить.
Она лижет мне руку. Ее тощее тело медленно оживает. Я обеими руками тяну ее за свободно болтающуюся кожную складку. Волчице не хочется выходить на снег. Я рычу на нее и показываю в сторону леса. Пытаюсь объяснить, что приближаются охотники. Она бы и сама их услышала, если бы была помоложе. Она тихо стоит, склонив голову набок и приподняв уши. Она чувствует мой страх, но не понимает, чем он вызван.
– Убирайся же отсюда! – шепчу я в конце концов.
Звук моего голоса заставляет ее отпрыгнуть. Это вдохновляет меня продолжать попытки:
– Исчезни, не то они поймают тебя! Прочь, прочь!
Она добегает до опушки леса и снова останавливается. Я вскакиваю на ноги и принимаюсь отчаянно жестикулировать. Она исчезает среди деревьев.
Моя тростниковая трубочка висит на кожаном шнурке над кроватью. Я не носил ее долгие месяцы. Башмаки из козьей кожи уже на мне. Обведя взглядом все свое имущество, я еще некоторое время тихо стою спиной к двери и смотрю на дом моего детства. Вдруг мне на плечо ложится тяжелая рука.
– Почему ты не поступил так, как я тебе сказал?
Сердитое бородатое лицо Альтона склоняется ко мне.
– Как ты узнал, что я здесь?
Он поворачивается и указывает на снег под дверью. По снегу от леса до самой хижины вытянулись в прямую линию мои следы. Кузнецу не составило труда меня выследить.
– Я сказал остальным, что пойду впереди, – сердито шепчет Альтон. – Они опасаются этого места, так что никто не стал спорить.
– Я успею убежать?
– Они окружили поляну.
Мгновение мы оба стоим в нерешительности.
– Тут есть, где спрятаться? – спрашивает он, озираясь. – Может, под кроватью? Я кое-что придумал.
– Как ты можешь быть моим отцом? – Этот вопрос в течение долгого времени занимал мои мысли и усыплял мою бдительность.
Широкие плечи Альтона опускаются. Он беспомощно смотрит на меня, пытается подобрать слова, чтобы объяснить то, что не поддается объяснению.
– Моя жена умерла, когда родилась дочь, – начинает он.
– Белла? – перебиваю я.
Он поднимает удивленный взгляд.
– Да, Белла. – Он впервые улыбается – нежной, теплой улыбкой. – Ты знаешь мою дочь?
– Только… внешне.
Я боюсь разозлить его, если скажу больше. Но мне не стоит беспокоиться. Он хочет сделать еще одно не очень приятное признание.
