– Моя сестра бездетна, она заботилась о Белле и до сих пор о ней заботится. А я никак не мог забыть о жене. И толку от меня после ее смерти было немного. И вот в один прекрасный день мимо нашего дома проходила компания скандинавов. В тот раз они пришли не грабить, а торговать. Принесли украшения и изделия из резного дерева. Их сопровождала служанка. Совсем юная женщина.
– Мама?
Он кивает, избегая встретиться со мной взглядом.
– У мужчины имеются определенные естественные потребности. Тебе они пока неведомы. Ты еще совсем ребенок.
Когда Альтон застукал меня у стены кузницы за подглядыванием, он шел от моей матери и не знал, что я таращусь на его купающуюся дочь. Я мог, конечно, сказать, что мне очень даже ведомы естественные мужские потребности, но чутье подсказывает, что ему не захочется это слушать.
– И я купил у них Ингрит, – продолжает он. – Позволил ей поселиться в этой хижине, где вырос сам. И время от времени навещал ее.
Он с ностальгией рассматривает развалины.
– А почему я никогда прежде тебя не встречал? – спрашиваю я. – Почему мать никогда о тебе не рассказывала?
Мы с ним находимся в драматичной ситуации. Облава может быть близко. И все же необходимость объясниться оказывается сильнее страха. Он говорит быстро, прибегая к коротким фразам.
– Ингрит не похожа на других женщин. Ее мать была вёльвой на родине в Ютландии и своим колдовством причинила вред какому-то важному человеку. Поэтому он убил вёльву, а ее дочь продал в рабство. Ингрит мечтала вернуться на родину и отомстить, отказывалась учить тебя языку саксов. Она принимала меня, когда я приходил в хижину, и отправляла восвояси, когда уставала от моего общества. Зачастую я думал, что меня можно было назвать ее рабом.
В своем родном селении Альтон был уважаемым вдовцом. Им с теткой Беллы симпатизировали жители. В лесу, с моей матерью, он вел параллельную жизнь.
– Это ты приходил с подарками, – прерываю я его рассказ. – Ты был тем мужчиной, что навещал мать, когда она отсылала меня в лес.
Он вновь принимается что-то объяснять, точнее, оправдываться. Он чувствует себя виноватым, но мне это безразлично. Есть кое-что поважнее.
– Где мать? – задаю я вопрос. – Куда она девалась?
Альтон выпрямляется, когда его зовет голос из чащи. Затем выглядывает в дверную щель. Пламя факела, проглядывая между стволами, разбавляет тьму.
– Позже, – шепчет он. – Прячься!
Он выскальзывает из хижины, прежде чем я успеваю ответить. Спрятавшись за дверью, я слежу за его крупным силуэтом. На поляну выходит несколько человек.
– В хижине пусто, – информирует Альтон собирающихся вокруг него людей. – Следы ведут туда, но внутри никого.
Это и есть его план? Заставить их поверить в то, что я растворился в воздухе? Я заползаю под раму кровати – по колено высотой. Отсюда я вижу, как из дверного проема появляется рука с факелом, осветившим царящий в хижине беспорядок. Я как можно плотнее прижимаюсь к полу, мечтая полностью слиться с ним.
– Смахивает на логово дьявола, – комментирует человек с факелом.
– Обыщите хижину, – приказывает чей-то голос – знакомый, но я не могу вспомнить чей.
Снаружи завязывается приглушенный спор. Вдруг кто-то кричит:
– Волчьи следы! Они ведут в лес!
И люди устремляются к опушке по следам Хроу. Там они соединяются с другой группой преследователей. Никто из них не видел волка. Я улыбаюсь, уверившись, что Хроу проскользнула мимо и убежала в лес. Вся толпа идет по следам обратно к хижине. Их не меньше трех-четырех десятков – все мужское население Тевринтона.
– А вот и следы человека, – замечает рив Эльдрид. – Он прибежал из селения и вошел в хижину, затем снова вышел. Потоптался на опушке. – И в чащу ведут уже волчьи следы.
Я вдруг понимаю, что именно так всегда выглядели наши с Хроу следы. Перепуганные сельчане перешептываются.
– Оборотень! – к такому заключению приходят они, посовещавшись. Это слово переходит из уст в уста с разными оттенками ужаса.
– Оборотень превратился в невидимку. – Напускной страх в голосе Альтона призван подействовать на всех, кроме меня, так как я постепенно начинаю понимать его план. – С помощью колдовства!
Отец замолкает и дает возможность односельчанам в тишине осознать вывод, к которому он стремится их привести. А затем присоединяется к всеобщему хору ужаса. Это действует гораздо убедительнее, чем если бы он попытался объяснить им свою идею словами.
– Самое разумное, что мы можем сделать, – отправиться по домам, запереть двери и позаботиться о своих семьях.
Все соглашаются с ним.
– Когда к нам приедет олдермен, я поговорю с ним, как нам поступить, – говорит один из мужчин. Видимо, он пользуется авторитетом, присущим обладателю важной руководящей должности. Но всеобщее раздражение усиливается. Ведь этот человек только что признал их горсткой перепуганных и не готовых к решительным действиям крестьян. И все же они с облегчением соглашаются – с колдовством пускай разбирается олдермен. Высшая власть должна принять необходимые в данной ситуации меры.
– Можете расходиться, друзья, – интонация «знакомого незнакомца» становится все более величественной. – Ступайте домой, берегите свои семьи. Я же прошу лишь кузнеца, самого сильного человека нашего селения, остаться и защищать нас, пока мы будем благословлять это место, дабы дьявольское отродье сюда не вернулось. Прощайте, и благодарим вас за поддержку.
Меня начинает раздражать, что я не могу вспомнить обладателя этого голоса. Местоимение «мы» указывает на то, что его сопровождает как минимум один человек, которого мне пока не представился шанс услышать.
Наступает тишина, сельчане начинают расходиться. В конце концов через открытую дверь я вижу пламя лишь от двух факелов.
– Ну, Альтон, – обращается голос к отцу. – Где он?
– Кто, господин?
Кузнец пребывает в нерешительности. Он знает, что сейчас его припрут к стенке.
– Вся эта комедия разыграна по твоей вине. Давай покончим с этим.
– Вульф! – кричит второй голос. Его я тоже где-то слышал. – Вылезай и получи по заслугам!
– Я ведь говорю вам, господа, его тут нет.
Мужчины молча выжидают. Я предполагаю, что они сверлят Альтона взглядом в надежде, что он признается. Убедившись, что этого не произойдет, первый вновь берет слово.
– Как хочешь. Я не могу добиться от тебя правды, так как церковь – мирное учреждение, которое не прибегает к насильственным методам. Лично я надеюсь, что рано или поздно святые отцы позволят нам применять пытки, ибо в их необходимости нет сомнений, когда мы сталкиваемся с укоренившимся невежеством еретиков и язычников. Пока это дело более счастливого будущего. А сейчас мне придется «позволить огню очистить это логово зла», как говорит Спаситель.
