– Я жду объяснений, – начал Ивар Бескостный.
– Каких объяснений? – прогремел Бьёрн Железнобокий. – Объяснений того, насколько бесполезно призывать к дисциплине свободных воинов и отговаривать их от хулиганства? Того, как сложно прокормить армию в зимний период, когда снабжение оставляет желать лучшего? Насколько трудно сдержать оголодавших мужчин, когда монастыри высятся здесь на каждом холме? Мне нет нужды объяснять тебе то, что ты сам прекрасно знаешь.
Ивар Бескостный заскрежетал зубами. На лице Бьёрна Железнобокого не дрогнул ни единый мускул.
– Поэтому надо было натравить их на городское население?
– Я никого не натравливал. Наши люди – крепкие парни, вполне приспособленные действовать самостоятельно.
– Но ты не остановил их.
– Единственный способ остановить свободного человека – убить его. Мне надо было уничтожать своих ради защиты саксов?
Ивар махнул рукой и сбил один монетный столбик.
– А их серебро, видать, тебе по вкусу.
– Что верно, то верно, – кивнул Железнобокий и посмотрел на монеты, раскатившиеся по полу. – И могу тебя заверить, каждый отдал третью часть награбленного. Разве мы пришли сюда не для обогащения?
– Только не таким способом.
– Я не знаю иного способа.
Ивар понял, что бессмысленно упрекать старшего брата в том, что он действовал в соответствии со своей природой.
– Где Сигурд? Я слышал, он нашел себе любовницу.
– Это не любовница. Наш братец взял ее в жены по христианскому обряду.
– Неужто Сигурд крестился?
Бьёрн Железнобокий отреагировал на изумление Ивара беспощадным аргументом:
– Ты тоже.
– У меня была веская причина.
– Видимо, Сигурд и свою причину счел достаточно серьезной.
– Потому что она из королевской семьи?
– Из королевской? – переспроил Бьёрн Железнобокий.
– Я слышал, она дочь Эллы.
В эмоциональной броне Железнобокого наметилась веселая трещинка.
– Ходят слухи. Имя девки и впрямь звучит по-королевски и рифмуется с Эллой. А кто она такая на самом деле, комментировать не стану. Но ты и сам можешь наведаться к ним на территорию епископства. Они живут в доме, где саксы держали взаперти нашего отца. В комнате, которую теперь называют «гостиной Рагнара Лодброка». Там же можешь выяснить, куда девались наши люди. За эти вопросы отвечает Сигурд. Я контролирую финансы, как видишь. Ради нашего общего блага.
Ивар Бескостный развернулся, молчаливым жестом велел Уббе Сыну Любовницы и Хальфдану Витсерку следовать за ним и вышел в сводчатый дверной проем.
Я остался стоять на месте. Бьёрн Железнобокий и Хастейн выжидательно смотрели на меня.
– Будет лучше, если ты уйдешь, – наконец сказал Хастейн. – Нам с Бьёрном многое надо обсудить.
39
Я следовал за Иваром Бескостным, Хальфданом Витсерком и Уббе Сыном Любовницы на некотором расстоянии, мы шли по Педерсгэде мимо осыпающихся фасадов с забитыми окнами. Палисадники и дворы, огороженные деревянными изгородями по пояс, пустовали. На церковной площади под колокольней, в луже крови по-прежнему лежал труп юного дана. Трое сыновей Лодброка прошествовали по толстому слою грязи, устилавшему площадь, и направились к воротам епископства.
Десяток широкоплечих норвежцев, стоявших на карауле у ворот, в свое время сопровождали Ильву во время ее нападения на монастырь Святого Кутберта. Поэтому они узнали меня и беспрепятственно пропустили на священную территорию.
Даже на просторных зеленых лужайках епископства не было ни души. Когда я подошел к «гостиной Рагнара Лодброка», примыкавшей к серой городской стене, обнаружил у двери тощего сакса в шлеме и доспехах, с копьем наперевес. Я узнал его по небритому лицу и крупному бесформенному носу.
– Стой! – заревел он при моем приближении.
– Ты не узнаешь меня, Эгберт? – обратился я к нему.
Сакс расслабился и опустил оружие.
– Ты тот самый молодой господин, что осенью сопровождал аббатского писца.
– А теперь я пришел сюда с Иваром Бескостным.
– Так оно явно получше. Ты знаешь, что у церкви больше нет средств, чтобы выплачивать мне жалованье? Сурово все получается. А деньги снова возвращаются в сундуки епископа. Всю зиму скандинавы просаживали серебро в городских кабаках. Теперь, когда они отправились опустошать остальную часть страны, всех саксов, которые заработали на их пребывании здесь, обязали платить церковный налог.
– Этельберт по-прежнему епископ? – спросил я.
– Ясное дело, – Эгберт глухо рассмеялся. – Он обратил в свою веру одного из знаменитых сыновей Лодброка – разве ему теперь нужно о чем-то беспокоиться?
Церковь совершила настоящий переворот, обратив в христианство Сигурда Змееглазого, и я мог лишь догадываться, как такое случилось. Эгберт сообщил мне подробности.
– Ведь баба Сигурда Змееглазого христианка. Ярвис, писец епископа, не один зимний вечер потратил на то, чтобы убедить его: хочешь взять ее в жены – придется принимать христианство. Ярл Сигурд долго не мог понять смысла этого действа, но в конце концов вера восторжествовала. Церковь заполучила мощного союзника. – Пожав плечами, Эгберт улыбнулся, обнажив два уцелевших зуба. – Может, навестишь ярла, как его братья? Я охраняю их с супругой покой, но они слишком благородны для беседы с таким, как я. Сурово все получается. Да и с серебром в последнее время туговато.
Он принялся откровенно разглядывать мою одежду, сшитую явно из более качественного материала, чем прежде. Я нащупал в кармане монету и протянул ему.
– Благодарю, юный господин. Я пропускаю тебя под твою собственную ответственность. Сыновья Лодброка затеяли перепалку, и воительнице, которую супруга Сигурда взяла себе на стражу, было велено избавляться от всех любопытных. Как будто больше никто не может справиться с этой обязанностью.
– Ильва находится в услужении у супруги Сигурда Змееглазого? – удивился я.
– Вот как произносится ее имя! А я всю зиму пытался к ней подобраться, но она всякий раз вышвыривала меня на лютый холод. Сурово все получается. Она очень даже ничего. Мне нравится, когда женщины ведут себя грубовато.
Посреди сторожевой комнаты с двумя альковами, расположенными вдоль внешней стены, стояла Ильва в узкой кожаной рубахе. На скрещенных руках сверкали серебряные браслеты. Она кивнула и, узнав меня, улыбнулась, обнажив крупные неровные зубы. За закрытой дверью, ведущей в гостиную с высокими потолками, сыновья Лодброка громко кричали и перебивали друг друга, их голоса сливались в неразборчивую какофонию. Я пытался понять суть спора, однако никто из четырех братьев, казалось, не был заинтересован убедить остальных – каждый стремился произвести как можно больше шума. В конце концов всех перекричал Ивар Бескостный, который тут же с упреком обратился к Сигурду Змееглазому:
