Город снова забурлил, не хуже, чем вчера. Слухи о нападении на графа Арсаго были еще свежи у всех в памяти. Говорили, что третий разбойник сдался сам: он пришел к Дворцу дожей и умолял запереть его в самой жуткой камере Пьомби, лишь бы подальше от моря.
– Будет суд, – веско сказал дон Арсаго, вызвав меня к себе. – И ты тоже должна на нем присутствовать. Моя жена проводит тебя туда.
Он небрежно кивнул графине. Я только сейчас заметила ее присутствие. Хрупкая донна Арсаго совершенно терялась в тени своего мужа. В черном платье с серебристой отделкой и высоким оборчатым воротником, она походила на летучую мышь, беспомощно моргавшую на солнце.
– Но зачем? – робко возразила я.
Донна Арсаго бледно улыбнулась:
– Дорогая девочка, ведь ты была первой, кто пострадал от убийц. Вместе с донной Ассунтой. Ты нам почти как дочь, поэтому мой супруг будет защищать и твои интересы…
«Вероятнее всего, он хочет показать меня сенаторам, как главный козырь в борьбе за шапку дожа», – подумала я. Мне совсем не хотелось подчеркивать свою принадлежность к семье Арсаго, однако пришлось подчиниться. Граф не желал слушать никаких возражений. Оставив меня на попечении жены, он почти сразу ушел. Я послушно оделась, но, повинуясь неясному желанию, вытащила из шкатулки последнее письмо Беатрисы Граначчи, чтобы взять его с собой. Спрятанное за корсажем, оно похрустывало при каждом резком движении. Мое тайное оружие против всесильного графа. Интересно, что будет, если я возьму и предъявлю его в суде?!
В гондоле нас сопровождали двое стражников. «Для безопасности», – объяснила донна Арсаго. Я сделала вид, что поверила. Люди, собравшиеся на берегу, приветствовали нас радостными криками, некоторые бросали цветы. За одно утро Лоренцо Арсаго стал почти национальным героем: человек, за которого отомстило само море! Венеттийцы всегда относились к морю с огромным почтением, и это было на руку графу…
Через арку Порта Карта мы прошли во внутренний двор Дворца дожей, где заседали все советы, Коллегия и суд. Я с некоторым трепетом огляделась вокруг. Мне еще никогда не приходилось бывать здесь. Дворец Дожей был фактически символом венеттийской власти. В центре просторного двора, с четырех сторон окруженного стенами и аркадами, возвышался бронзовый колодец. Каждый день его наполняли чистейшей горной водой, которая ценилась дороже вина. Толстые бронзовые стенки были покрыты изображениями морских чудовищ. Среди лап, плавников и чешуи вдруг мелькнула знакомая ощеренная пасть. Словно наяву мне послышалось: «Ты должна мне, колдунья». Вильнул толстый хвост, скрывшись в зеленоватой бронзовой глубине. Я поспешно отвела глаза – и встретилась взглядом с каменным грифоном, сторожившим вход во дворец. Волшебное существо, казалось, напружинилось, готовясь к прыжку, его острый клюв целился мне прямо в сердце, длинный хвост раздраженно подергивался. Грифоны никогда не любили «морских ведьм», а в вестибюле, коридорах и на лестнице меня поджидал еще добрый десяток этих тварей. Я понадеялась, что легенды об оживающих статуях, которые любили рассказывать в городе, – это всего лишь глупые сказки.
Пройдя на цыпочках мимо грозной статуи, я попала внутрь. Мы с донной Арсаго пересекли прохладный холл с тщательно натертыми, скользкими мраморными полами. Наши шаги рождали гулкое эхо, когда мы шли под угрюмыми тяжелыми сводами длинных коридоров. Наконец, перед нами распахнулись деревянные двери с вырезанной на них скульптурой богини Правосудия, и мы оказались в зале суда.
Как я уже говорила, судебные дела вершились в Венетте без всяких проволочек. Мы успели как раз к началу заседания. Зал был почти полон. В дальней его части, на возвышении, покрытым красным бархатом, сидели судьи. Перед ними находились места для сенаторов. Важные господа, облаченные в алые тоги поверх одежды, рассаживались по креслам. Сбоку стояло специальное высокое кресло для дожа, который должен был присутствовать при слушании особо важных дел. Подсудимому отводилось место в центре пустой площадки, откуда всем было хорошо его видно. Стоять там под прицелом злых осуждающих взглядов уже было немалым наказанием.
Дальше, до самой стены, тянулись скамьи для зрителей. Знатным горожанкам не полагалось смешиваться с толпой, поэтому для нас были выделены места на боковой галерее, отделенной от простой публики высоким деревянным барьером. Донна Арсаго, усевшись, кивком указала мне на свободное место. Здесь, в «дамской» секции, шелестели широкие юбки, отовсюду доносился запах цветочных эссенций и душистых масел. У меня слегка закружилась голова. На нас с графиней косились, от самого прохода нас сопровождали взволнованные шепотки.
Наконец, явился дон Соранцо. Медленно, не торопясь он прошествовал к своему «трону» под балдахином, скрывая слабость за величественными манерами, и слушание началось. Публика зашевелилась, когда ввели обвиняемого. Тот выглядел обтрепанным и больным, хотя фигура его, если приглядеться, была рослой и крепкой. На грубом лице, заросшем неопрятной бородой, застыло угрюмое безразличие. Он был похож на одного из бывших солдат, из тех, кто после войны не пожелал возвращаться к скучным мирным делам и вместо этого бродил по городам, продавая свой меч всякому, кто согласится заплатить. Таких людей называли «кондотьерами».
Дон Арсаго, степенно поднявшись, произнес пылкую обвинительную речь, от которой на лицах сенаторов и судей отразился гнев и какое-то свирепое удовлетворение. Дон Арсаго умел воздействовать на публику. Меня тоже тронуло бы его красноречие, если бы не письмо, извлеченное прошлой ночью из ларца донны Ассунты.
– …Какое же наказание следует избрать для человека, посягнувшего на жизнь гражданина Республики? – вопросил граф.
«Да, какое?» – подумала я, невольно прижав ладонь к груди. Спрятанное письмо, казалось, обжигало мне кожу.
Глаза графа в этот миг были прикованы ко мне – они сверкали, как полированные агаты. Некоторое время мы молча смотрели друг на друга. Затем дон Арсаго ловко свернул патетическую речь и вернулся на свое место, успев по пути шепнуть что-то одному из стражников. Я узнала Гвидо. Тот тихо перешел на другую сторону зала, где за спинами сенаторов сидел беспечно улыбавшийся Рикардо. «Он понял, что мне все известно!» – пронзила меня догадка. – Что он будет делать? Зачем ему Рикардо? Не собирается ли он причинить ему зло?!» Между тем, граф, метнув на меня еще один жесткий взгляд, тихо заговорил с каким-то пожилым сенатором с острой бородкой. Он держался так невозмутимо, будто все происходящее перестало его интересовать.
Судьи перешли к допросу. Самый главный из них, с высокомерно-холодным лицом, задавал обвиняемому один вопрос за другим. За отдельным столиком писарь торопливо скреб пером, едва успевая записывать ответы. Браво, неподвижно стоявший в центре зала, отвечал механически, не раздумывая, даже не поднимая головы. Думаю, он понимал, что из себя представляет наша государственная машина, которая способна прожевать и выплюнуть любого, даже не поморщившись. Человеку, попавшему в ее шестерни, не на что было надеяться и неоткуда ждать спасения.
– Мы должны были подстеречь вон того синьора, – кивнул он на графа, – когда тот будет возвращаться из Золотого дворца. Я не знаю, кто заказчик. На это дело меня подрядил Бартоли.
