Словно в опровержение его слов, внезапно ударил ветер. Палуба ушла у меня из-под ног. Манриоло, изогнувшись, как кот, ухитрился схватиться за ванты, перехватив меня другой рукой так, что клацнули зубы. Кормчий с помощником, матеря в бога душу мать и всех святых, вместе взятых, грудью налегли на рулевое весло. С надсадным стоном, скрипя деревянными зубами, корабль развернулся. По палубе пронесся поток белой пены, грозя унести нас за собой. В провале между волнами над бортом поднялась голова мешкорота. Словно сама бездна улыбнулась нам оскаленными зубами. Послышались крики, кто-то из матросов в страхе нырнул в трюм, кто-то предложил спустить шлюпки.
– Какие, к дьяволу, шлюпки! – перекрикивая панику, прогрохотал капитанский голос, напомнивший мне рокот волн по галечному пляжу. – В этой кутерьме мы пойдем ко дну быстрее, чем душа вылетит из тела!
Манриоло с отчаянием посмотрел на меня. И тогда я решилась:
– Хорошо, я попробую.
Улыбнувшись, ариминец протянул ко мне руки. Я подумала, что он хочет обнять меня напоследок, но вместо этого Манриоло обхватил меня веревкой за пояс, привязал к мачте. Это было нелишней предосторожностью, так как скользкая палуба ходила ходуном. За бортом бесновалось нечто кипящее, слепое, мутное.
– In bоса al lupo, кьямати, (*) – пожелал Луиджи.
Подходящее напутствие, ничего не скажешь! Я закрыла глаза, стараясь отрешиться от всего – от головокружительной качки, панических криков и ругани, зябкого неудобства мокрой одежды, жесткой веревки, впивающейся в поясницу… Если я хочу говорить с морем, придется забыть про собственную злость и усталость, ее здесь и так хватает! В тяжелом дыхании моря слышалась давно копившаяся ярость. Настырность дона Арсаго рассердила живущих-под-волнами. Они чувствовали ее, как если бы кто-то долго и упорно ломился в их запертую дверь. Не удивительно, что они были разгневаны…
«Ничего у тебя не выйдет! Ты всего лишь манок, глупый манок, ни на что не пригодный!» – долетел сварливый голосок Скарпы.
Ну и ладно. Манок. На мой голос пускай отзовется море… спокойно… тише…
…то обнимет скалу, то отступит назад, играя; пенной лапой игриво смахнет песок, оно и таким бывает; и за выдохом будет вдох, будут волны шептать беспечно; время скалы сотрет в песок, но дыхание моря – вечно; лишь в воде мы сильны, в нас касанье волны пробуждает пламя; прорастая внутри, море в нашей крови нас зовет и манит; слаще песенных слов пенный рокот валов нам ласкает уши; море мягко как пух, но соленым скребком обдирает душу; когда в клочья прибой, когда вслед за тобой ветер воет в тоске и горе, я замру между небом и дном, как струна, на которой играет море…
Меня увлекло в мир зеленоватого плотного волнующегося света. Золотым дождем промелькнула стайка ярких рыб, словно пестрый ковер, переливались на дне кораллы и морские звезды, ласково мерцали пушистые клубки медуз. Море… Почему я никогда не замечала, насколько оно прекрасно? Хотелось забыть себя, раствориться в этой красоте… Из глубокой синевы мне навстречу приблизились чьи-то желтые глаза, встревоженно глядевшие прямо в мои. Потом они укоризненно моргнули. А потом – вспышка боли, ударив в лицо, безжалостно выбросила меня в реальность. Кажется, я кричала.
Свет казался ослепительным даже сквозь плотно зажмуренные веки. Крик, который почудился мне во сне, теперь наяву сверлил уши. В нем безошибочно можно было угадать вопль разгневанной чайки. Пульчино!
Я распахнула слезящиеся глаза. Куда девалось грозное ночное небо, смутные очертания полупрозрачных многослойных туч, подсвеченных луной? Был яркий день. От резких теней, рассекавших палубу, у меня заломило в висках. Бедный Пульчино бился в руках какого-то чернокожего гиганта.
– Отдай! – сделала я попытку вскочить. – Сейчас же!
– Да пожалуйста, ради бога! – воскликнул мужчина, в котором я с некоторым опозданием узнала Манриоло. Солнце светило ему в спину, отчего лицо его обрело смуглую черноту, рассеченную белоснежной полоской зубов. – Я забрал его, так как он долбанул тебя в щеку, и я боялся, как бы он не выклевал тебе глаза!
Значит, вот кто меня разбудил… Коснувшись щеки, я с удивлением посмотрела на алые пятнышки на пальцах. Боли не было. Но мне приснилось, что это Карита свезла мне когтями по физиономии! Сон и явь перемешались так причудливо, что не сразу разберешь.
– Главное – у тебя получилось! – воскликнул Манриоло, глядя на меня с каким-то новым уважением. – Море успокоилось вскоре после того, как ты тут сомлела. Правда, мы уже не надеялись, что ты очнешься.
Я послала ему не слишком добрый взгляд. Хорошо хоть от мачты меня отвязал – и на том спасибо! Снова попыталась встать, но быстро отказалась от этого намерения. Все тело ломило, сказывались испытания последних двенадцати часов: подъем на алтану, пугающий спуск в крипту (б-р-р! не к ночи будь помянута!), бешеная гонка по каналам, а затем еще одна выматывающая «беседа» с морем.
Как приятно было просто сидеть с закрытыми глазами, пока мир вертится сам по себе, напрочь позабыв обо мне! Солнце гладило мои щеки теплыми ладонями, над головой в безмятежной голубой выси качались верхушки мачт. Пульчино притих у меня в руках, зато за бортом пронзительно голосили его собратья, перекрикивая забористую ругань капитана и корабельного плотника, подсчитывающих убытки. Нас прилично потрепало прошлой ночью, однако капитан Майрано был полон решимости выйти в море.
– Дойдем до Аримина, там починимся! У меня договор и полные трюмы кож и шерсти, которая сама себя не продаст! А венеттийцы того и гляди закроют порты, пока не разберутся, кто у них теперь главный, и не повесят на Пьяцетте парочку виновников вчерашней кутерьмы!
Судя по приближавшемуся голосу, капитан направлялся в нашу сторону. Я открыла глаза, когда его массивная тень, как гора, заслонила солнце. Почему так трудно просто держать глаза открытыми?
– Я понятия не имею, кто вы такие, но за вас поручился синьор ди Горо, а он слов на ветер не бросает! – прогрохотало сверху. – К тому же, судя по вчерашнему, людей вроде вас полезно иметь на борту, когда вокруг творится всякая чертовщина. Решено – вы остаетесь!
– Благодарим вас, синьор, – ответил за нас обоих Манриоло, помогая мне подняться. На палубе, съеживаясь на глазах, сохли комки водорослей. Вокруг, насколько хватало глаз, расстилалась переливчатая водная гладь. За бортом волны умиротворенно шептались о чем-то своем. Как и я, море казалось уставшим, выдохшимся… Оно неплохо покуролесило прошлой ночью и теперь ошеломленно прислушивалось к себе, удивляясь новым ощущениям.
Вскоре, повинуясь командам капитана, захлопали паруса. Каракка грациозно развернулась на пологих волнах, поймала ветер – и направилась на юго-восток, в сторону Аримина.
(прим.*: дословно – «в волчью пасть», у итальянцев это пожелание аналогично нашему «ни пуха, ни пера»)
***
Спустя неделю после той ночи я чувствовала себя как лодка, брошенная посреди моря без руля и весел.
«Прекрасная ферроньера» благополучно добралась до Аримина и встала в док, чтобы залечить повреждения, нанесенные взбесившимися волнами. Манриоло, добыв нам комнату в портовой таверне, водворил меня туда и исчез – хотел узнать новости, прежде чем явиться в дом д’Эсте, где всем заправлял отец синьора Роберто. Вернувшись, он сообщил, что Джулия с Роберто отправились в Венетту, так что, стало быть, мы разминулись. Нервно меряя шагами комнату, мой попутчик готов был грызть пальцы с досады. Мне все было безразлично.
