– Чтобы ей захотелось сделать это опять, – предположила Кари.
– Да, – кивнул он. – Чтобы она продолжала поставлять припасы в улей до тех пор, пока не свалится от усталости. Ее бессовестно надувают. Обманывают.
Профессор надолго остановил на Кари взгляд своих ясных глаз.
– Ее просто используют. Она так и будет вылетать, вылетать и вылетать за припасами, а потом упадет и подохнет где-нибудь под кустом с красивыми цветами, истрепав крылья по самое брюшко. А в улье даже не заметят ее отсутствия. Никто горевать не станет. Когда погибнет слишком уж много пчел-фуражиров, они просто понаделают новых. Здесь нет такой вещи, как личная жизнь. Это машина.
Он бросил на нее взгляд – словно гадая, донесет она на него или нет.
– Точно так же, как и этот ваш лагерь, Кари, как вся эта система. Это машина. У тебя живой пытливый ум, Кари. Не дай им себя надуть. Не ограничивай свою жизнь теми жалкими минутами, на которые ты уединяешься с кем-нибудь в лесу. Используй свои крылья для собственной пользы.
Кари сразу поняла, что подобные речи – ниспровержение основ, строго запрещенная вещь. Всех предостерегали от таких разговоров, называли их провокациями. Ее первейший долг – немедленно доложить об этом команданте. Ее наверняка наградят. Может, команданте даже даст ей разрешение мыться не вместе с мужчинами, а одной, пораньше, когда у нее критические дни, – как тем девушкам, с которыми он спит. Ну да, наградят. Надуют. Ей припомнилось, как ласково ее принимали в ряды партизан, с каким восторженным пылом, с какими громкими словами про чувство локтя и товарищескую спайку. Припомнилось испытанное тогда чувство семьи, которого ей так недоставало.
Это была семья, в которой ей дозволялось выпивать по праздникам. Семья, в которой не имели ничего против подросткового секса – если это было одобрено команданте. И при этом семья, которая приказывала ей убивать тех, кто не соответствовал ее требованиям или пытался бежать. Беглецов тогда убили, потому что все без исключения так решили. Все единогласно проголосовали «за». Кари, тогда еще совсем маленькая, тоже потянула свою маленькую ручку, проголосовав «за» вместе с остальными. В первый и в последний раз в своей жизни. Тогда она не понимала, что происходит. До нее все дошло только в тот момент, когда она собственными глазами увидела последствия – увидела, как пули разрывают стоящих в воде ребят.
Слово «обман» прочно застряло в голове. «Engaño» по-испански. Когда Кари стала говорить на двух языках, то в голове засели уже оба слова. Она научилась понимать, когда за сладкими речами скрывается обман.
Позже в тот же день, после похода к пчелам, команданте вызвал Кари к себе. За ней пришли, когда она начала разделывать капибару. Штаб представлял собой небольшой домик, конфискованный РВСК у местного населения. Работали в нем три женщины. Чем они там занимались, никто не знал. Шили подушки, на которых сами же и сидели?
Кари вытянулась перед письменным столом команданте по стойке «смирно». Оружия при ней не было, так что она сняла шляпу.
– Ну, и как там профессор? – поинтересовался команданте, тщедушный тип лет тридцати пяти, на вид типичный чинуша – в настоящем бою такие только обуза. Марксист-теоретик. Свои очочки в тонкой стальной оправе он носил еще со студенческих лет.
– Получше, команданте! – отрапортовала Кари. – Набрал несколько фунтов. Даю ему теперь зеленый подорожник вместо спелого, так что уровень сахара в крови нормализовался. Я слежу по тест-полоскам. Дыхание во сне тоже улучшилось.
– Отлично, нам нужно поддерживать его в нормальном состоянии. До следующего взноса еще две недели. А потом пусть опять пишет родственникам. Если они не заплатят, в следующем письме получат его уши. И вот что, Кари, – это ты их отрежешь.
Команданте покрутил на кончике карандаша канцелярскую скрепку.
– А теперь к делу. Хорхе говорит, что видел тебя с профессором в лесу. На старике было что-то вроде камуфляжной маски. И на тебе тоже. Хорхе опасается, что профессор во что-то тебя втягивает. Даже предложил доставить тебя сюда под конвоем. Кари, чем вы там занимались?
– Команданте, профессор очень благодарен вам за те любезности, которые вы ему тут оказываете, в особенности за лекарства. Он…
– И он выражает свою благодарность, разгуливая по лесу в камуфляжной маске?
– Он показывал мне, как можно добывать мед для наших нужд. Он уже и раньше разводил пчел. И это была не маска, а защитная сетка, как у пчеловодов. Он думает, что это можно включить в курс выживания; если вы позволите, он готов научить всех, как с Дарвином. Он сказал, что бойцам будет полезно знать и этот способ отыскать пропитание в лесу. Мед хорошо хранится без всякого холодильника. Он говорит, что в случае чего его можно накладывать на раны, потому что он практически стерильный. Москитные сетки у нас уже есть. Дымари для выкуривания пчел не дают слишком много дыма, и с воздуха никто ничего не разглядит.
Команданте всё крутил свою скрепку. Его секретарши посматривали на Кари с откровенной неприязнью.
– Довольно любопытно, Кари. Но надо было прийти ко мне перед тем, как он нацепит на себя какой-то не одобренный мною головной убор.
– Виновата, команданте!
– Раньше я уже наказывал тебя за недостаток серьезности. Но теперь я хочу тебя поощрить. Чего тебе хотелось бы? Как насчет увольнительной на целый день?
– В свои критические дни я хотела бы мыться одна, отдельно от мужчин.
– Это противоречит нашей политике. Это сексизм. В бою все равны.
– А нельзя ли мне ходить мыться пораньше – как вон тем вот бойцам из вашего штаба? – Кари мотнула головой в сторону наблюдавших за ней девиц.
Несколько лет спустя, долго пробираясь к северу, она увидит, как к такому же бессовестному обману прибегают всякие извращенцы, стервятниками кружащие вокруг автобусных остановок и заманивающие малолеток вкусной едой и сладкими речами – в обмен на секс, с которым многие детишки даже еще не были знакомы. В машине у такого мерзавца всегда была какая-то еда или, на худой конец, просто конфеты, а то и плюшевый мишка. Мишка ребенку обычно даже не доставался – его просто давали подержать, а потом выхватывали из рук перед тем, как выбросить девчонку или мальчишку из машины возле автобусной остановки. В лучшем случае жертве такого отродья могли достаться какие-нибудь дешевые тапочки с блестками и цветочками.
В конце концов родственники старого натуралиста выплатили значительную сумму вперед, и того освободили. Его надзиратели из РВСК разрешили ему побриться, принесли костюмную рубашку, в которой его похитили – уже основательно пожелтевшую, – отдали подтяжки. Кари посмотрела старику прямо в глаза и спросила, не возьмет ли он ее с собой. Он ответил, что спросит у своих похитителей. Те ответили отказом. Тогда профессор спросил: а что, если он заплатит за ее освобождение? Посмотрим, ответили ему. Деньги так и не поступили. Хотя кто его знает. Но Кари так и не отпустили.
Она сбежала сама, когда ей исполнилось пятнадцать. Сбежала с парнем старше себя на год. У него были рыжеватые волосы, а уголок одного из передних зубов отколот. Они при первой же возможности уединялись в лесу, и он очень ею дорожил. Еще в первый раз, когда они занимались любовью на пахучей лесной подстилке, он смотрел на нее, как на богиню.
