– Дура, что ли, я бы его так вот бросил? – возмутился Виктор.
Кэнди защелкнула барабан револьвера.
– Пошли.
Вернувшись в кают-компанию, они без разбору запихали все бумаги в сумочку Кэнди. Мертвые глаза Чоло уже начали высыхать. Уходя, они даже не обернулись в его сторону.
Вновь оказавшись на пирсе, Пако побежал к оставленному на дороге универсалу, а Кэнди с Виктором запрыгнули в фургон, который с ревом сорвался с места. Где-то в отдалении уже завывали сирены.
Рыбка под железнодорожной эстакадой сразу почувствовала приближение поезда, приготовилась. Пригородный состав «Три Рейл» с грохотом пролетел над рекой, стряхивая с моста всяких жуков, которые дождем посыпались в воду. Поджидавшая их рыбка бросилась собирать свалившееся с неба угощение, нарушая водную гладь всплесками и маленькими водоворотами.
Глава 26
За рулем фургона-закусочной сидела Кэнди. Впереди уже виднелись огни аэропорта, над которыми размеренно мигал проблесковый маячок. Когда прямо над головами у них прошел самолет, пришлось повысить голос.
– Что там в документах, какой номер парковки?
– Зона «Д», – отозвался Виктор. – Прямо под залом международных вылетов. Наш рейс прибывает через сорок минут.
Они уже приближались к железнодорожному переезду, когда впереди зажглись красные светофоры и громко забрякал предупреждающий колокол.
– Mierda, – выругалась Кэнди.
Она остановила фургон, подкатив к самым путям, и перед ними неспешно застучал колесами длинный товарный поезд. Отвернув к себе зеркальце заднего вида, Кэнди принялась подправлять макияж. И вдруг ее отражение в зеркале словно взорвалось – кабину фургона веером накрыла автоматная очередь. Сидящий рядом с ней Виктор тоже был убит наповал. Тело Кэнди навалилось на руль, нажав на сигнал. «Ла кукарача, ла кукарача…» – безостановочно разносилось вокруг переезда, перемешиваясь с бряканьем колокола и грохотом товарняка. Ее нога соскользнула с педали тормоза, и фургон медленно пополз в сторону движущегося поезда.
Задние двери фургона распахнулись, и оттуда выбрался Ганс-Петер Шнайдер – весь в крови, обрывки рубашки едва прикрывают бронежилет. В руке он держал пистолет-пулемет. К переезду подкатила еще одна машина, такси. Водитель сделал попытку развернуться и удрать, но Шнайдер пристрелил его сквозь боковое окно и выволок на землю. Запрыгнул на водительское сиденье и навскидку пальнул в газовый баллон, стоящий в кузове фургона. Вдогонку отъезжающему такси со Шнайдером за рулем метнулась взрывная волна, основательно качнув его напоследок.
* * *
Сбросив флажок на счетчике, чтобы погас фонарь «Свободен» на крыше, Шнайдер без остановки мчался вперед. В салоне тихо бубнила рация. Стрелял он в открытое окно, но в пассажирском стекле все равно остались пулевые пробоины. Повезло – удалось его тоже опустить. Сиденье и руль были липкими и шершавыми от костных осколков.
Спутниковой противоугонки тут наверняка нет, но таксомоторная компания все равно может определить местоположение автомобиля по обычному GPS-трекеру. Пока еще не особо припекало, но очень скоро эту тачку объявят в розыск. А он весь в крови, мокрый, рубашка в лоскуты… Сидя за рулем, Ганс-Петер стал напевать себе под нос, то и дело повторяя: «Jawohl!»
[91]
Прямо по курсу – автобусная остановка. На лавке сидит какой-то старикашка. В соломенной шляпе и рубашке в цветочек с коротким рукавом. В руке – большая запотевшая бутылка пива «Корона» в коричневом бумажном пакете.
Шнайдер спрятал левую руку с пистолетом-пулеметом между сиденьем и дверью. Нагнулся к пассажирскому окну:
– Эй! Эй, вы!
Старикан наконец соизволил открыть глаза.
– Эй! Хотите сто долларов за рубашку?
– За какую еще рубашку?
– За ту, которая сейчас на вас. Подходите сюда.
Шнайдер протянул руку с купюрой, наклонился поближе к окну. Старик поднялся и, прихрамывая, двинулся к машине. Слезящимися глазами пригляделся к Шнайдеру.
– За двести пятьдесят, пожалуй, и отдам.
В уголке рта у Шнайдера забелела пена. Он бешено ткнул стволом «МАК-10» в сторону старика:
– Давай ее сюда или я тебе ща нах мозги вышибу!
Только тут он сообразил, что если выстрелит, то и эту рубашку загубит.
– С другой стороны, сотняга – тоже неплохо, – сказал старик, как будто ничего и не случилось, стягивая с себя рубашку и протягивая ее в окошко такси. Быстро выхватил из пальцев Шнайдера стодолларовую купюру.
– У меня и брюки хорошие есть, если интересуетесь… – начал он было, но Шнайдер уже уносился прочь. В одних штанах и майке старик уселся обратно на лавку и опять приложился к бутылке в пакете.
Шнайдер подрулил к ближайшей станции метро.
Матео сразу ответил на его звонок.
– Я взял вашу машину, – пролепетал он. – Простите. Я думал, что вы… ну понимаете… что вас уже того.
Ганс-Петер закатал пистолет-пулемет в коврик из багажника, сунул его под мышку и стал дожидаться появления Матео.
* * *
К принадлежащей Шнайдеру студии, в которой обычно трудились приглашенные стриптизерши онлайн-шоу для взрослых, примыкали два укромных помещения. В одном – шикарные тканевые обои и бархатная мягкая мебель, все в темно-бордовых тонах с голубоватыми шиншилловыми накидками. Другая комната – полностью звуконепроницаемая – сплошь выложена кафелем, со сливным отверстием в полу. В ней располагались его личная душевая с гидромассажем и сауной, холодильник и кремационная машина, маски и обсидиановые скальпели – как шести-, так и двадцатимиллиметровые, по восемьдесят четыре доллара за штуку – куда более острые, чем обычные стальные.
Прямо в одежде он уселся на пол в душевой и стал дожидаться, когда бьющие из стен тугие горячие струи смоют с него кровь. Когда вода затекла под бронежилет, сорвал его и вместе с рубашкой старика зашвырнул в угол.
В душевой звучала музыка. Дистанционный пульт Шнайдер предусмотрительно упрятал в презерватив, и закругленный кончик его торчал с торца, словно маленькая тупая антенна. Обычно он держал его в мыльнице. Ганс-Петер включил квинтет «Форель» Шуберта. Эта тема всегда звучала в доме его родителей в Парагвае. Играла весь субботний день, когда он привычно ожидал наказания.
Вначале тихо, а потом все громче и громче звучит музыка среди голых стен. Шнайдер сидит в углу на полу, привалившись к кафельным плиткам под струями бьющей со всех сторон воды, а от него по полу тянутся к стоку розовые струйки. Расслабившись всем телом, он быстрым движением подносит к губам свой ацтекский свисток смерти
[92], дует в него из всех сил, все дует и дует, заглушая музыку и шум воды; этот звук – словно предсмертный вопль десяти тысяч жертв, коронационный гимн Монтесумы, в котором тонут звуки шубертовского квинтета. Дует в свисток до тех пор, пока не выбивается из сил и не падает на пол, лицом к сливному отверстию – глаза широко открыты и неподвижны, перед ними только быстро крутящаяся воронка воды, убегающей в сток.
