«Она не такая, как Элена».
Да, они совершенно разные, только кого заботит, если обе бабы?
Элена сделала главное – отучила его доверять кому бы то ни было. И не важно, какого цвета волосы и какой у кого взгляд…
«Кей» – потому что Кей. Его именно так и звали. «Джей», потому что Джеронимо – фамилия.
Во времена любви к Элене он работал обычным автомехаником, обожал спорт, в том числе боевые искусства, ходил в тир. Умел и любил стрелять, даже участвовал в местных соревнованиях, часто побеждал – в подтверждение тому ряд наград, стоящих на полке гаража. Позже он избавился от них всех, когда вкусил настоящей боли и крови, когда сходил на войну…
Сейчас невозможно представить, чтобы будучи в здравом уме и твердой памяти, он согласился бы на такое. Но тогда рядом была хрупкая и светловолосая, невероятно красивая Элена, которая мечтала о большом доме. Не просто о доме, но о просторной вилле с бассейном, какие в изобилии красовались на восточном побережье. Она даже выбрала одну – любимую.
Он поклялся себе, что заработает на нее. Как? Вариантов было немного. Кей владел навыками ближнего боя, к тому же отлично управлялся с огнестрельным оружием. А наемникам, которые «успокаивали» на краю одиннадцатого уровня в пустыне Гебуа разбушевавшихся мельтов, платили больше всего.
И он отправился воевать.
Дурак.
Здесь умирали пачками. Жара, песок; обожженная кожа. Он до конца своей жизни возненавидел змей и палящее солнце. Элене писал вечерами, когда становилось прохладней, когда утихала саднящая душа. Он будто излечивался, когда рассказывал ей о своей любви, о том, как скоро они смогут начать жить совершенно другой жизнью – такой, о которой она мечтала. Ему бы выстоять, не стать следующим завтра или этой ночью, не уехать в кузове, в черном мешке, а там… все получится. Про смерть он упускал – ни к чему ее травмировать. Писал про жизнь.
Она плакала, провожая его, клялась, что дождется, обнимала у поезда так, что он не мог расцепить ее рук, и об эти воспоминания мысленно грелся. Гладил любимое лицо своими воображаемыми пальцами, шептал ей, что он рядом, что все хорошо. Рвались близко-близко гранаты.
Месяц, второй, третий… Кей выгорал изнутри с каждым днем. Слишком много дыма и тлена, и какой-то неважной вдруг показалась ему чужая мечта и лежащие на его банковском счету деньги. Но Элена… Он верил, что она залечит его раны, она исцелит его счастливой улыбкой, она подарит ему покой, которого он так жаждал.
Ее письма приходили к нему два месяца. На третий вдруг перестали. Накрывало беспокойство и волнение – с ней все хорошо? Перебои с почтой? Еще и лучшего друга ранили так некстати, не с кем стало переброситься словечком. Стало совсем тяжело.
Спустя еще месяц он узнал главное.
Раненый друг уехал в Пайнтон раньше него. Сначала в госпиталь, затем к Элене. К Элене, которая почему-то перестала ждать Кея, но обрадовалась Остину. Тот признался ей в любви, а после купил большой дом…
Потому и возвраты последних писем.
И печать «Такие больше не проживают».
Война расколола Кея на части. Он бы сросся, зажил, но самая большая граната разорвалась в сердце. Разлетелись по краям вселенной его ошметки, кое-как поджили, но дыра в центре размером с космос осталась.
Он более не был прежним. Понимал, что не может работать с людьми, не может с ними даже общаться, и потому профессию выбрал под стать настроению – черную.
Его устраивало. Работы мало, делать ее он умеет. Платят достаточно.
Теперь Элена далеко, в другой жизни, он даже больше не вспоминал о ней. Не пытался узнать, счастлива ли, решил, что переместился в соседнюю галактику, где красавица блондинка с фамилией Майлз вообще никогда не существовала.
На заработанные деньги он приобрел себе небольшой дом, стоящий на удалении от других, и быструю неприметную машину. Чтобы не тревожила совесть, завел два главных правила: хороших людей не убивать и с бабами дел не иметь.
Хороший человек или плохой, Кей определял безошибочно. Война научила. Заказывали тех и других, но брался он только за «мудаков» – нормальных, честных не трогал. Женщин перестал замечать вообще.
Веста…
Веста Керини.
Почему он до сих пор не спит?
Потому что его терзает вопрос: для чего человеку заказывать самого себя? Если нет врагов, если ты здоров.
Она здорова. Внешне. Только что-то не то с глазами – он уже думал об этом в их первую встречу. У нее взгляд человека, сидящего на Бероне.
Берон им выдавали на войне. Запрещенный к распространению среди мирного населения препарат – мелкие, желтые таблетки, сладковатые на вкус. Если кто-то срывался и начинал паниковать (а они все срывались время от времени), Берон был первым, что заталкивали в рот. И эмоции моментально отступали. На поверхность выходил некто безжалостный и очень сосредоточенный, сконцентрированный на цели. Настоящая же личность уходила в глубокий колодец, и о ее существовании можно было узнать по едва заметной пульсации страха в зрачках.
Берон действовал шесть часов. И принимать его можно было не чаще одного раза в неделю.
Веста Керини. Спокойная, уверенная в себе, сосредоточенная? Отчасти. А так же накрепко запершаяся за маской безразличия, бездушности и пофигизма.
За каменной, совершенно не пробиваемой маской.
Кей вдруг подумал, что так выглядел бы человек, принимающий Берон три раза в сутки.
От чего она прячется? Против кого воюет?
И зачем ей умирать?
* * *
Он навестил ее следующим вечером.
Виллу охраняли мужики из «Четтера» – с такими бы ему пришлось повозиться, но его пропустили.
Веста – мирная, домашняя, сидящая в кресле в халате и тапочках, – читала роман. На него едва взглянула; Кей понял, что не наймут его, наймут кого-то другого.
«Она всегда добивается своей цели. Как он сам».
Вот только в бронебойность мисс Керини он отчего-то не верил. Да и в категорию «мудаков» она попадала едва ли. Скорее, в категорию шлюх, но разве за это убивают?
Зачем он здесь?
Кей уселся в кресло, которое занимал вчера, какое-то время рассматривал хозяйку дома. За это время та бросила на него лишь два коротких взгляда, но ему хватило понять – он прав, она не бронебойная. Что-то толкало ее вперед к неведомой цели, как паровоз, и потому она давно наплевала на себя настоящую. Однако осталось в самой глубине ее глаз отчаяние. И еще грусть, которая навечно прилипает к тебе после того, как исполосована слишком многими шрамами душа.
Веста прячет свою настоящую историю и свое мягкое место в центре сердца так же надежно, как прячет он сам. Не достучаться.
Но почему-то он решил попробовать.
