– Такое ощущение, что я тебя последнее время почти не вижу, – заметила она. – Где ты пропадала? Я по тебе скучала.
– Просто мы заняты, – пожимаю плечами я.
– А то у меня уже комплекс развился. Всякий раз, когда мы приглашаем вас обоих к себе, у вас какие-то планы.
– Ах, не глупи. Это ведь весна, столько всего происходит. Я потому и взяла несколько выходных, чтобы побыть с тобой и Джудом… просто мы втроем, – улыбаюсь я.
Я не говорю ей, что по большей части у нас нет планов. Просто Мэтт не желает ехать. У него какая-то проблема с Уиллом, мужем Эбони. Мэтт считает, что тот «вечно умничает». Это неловкая ситуация, потому что я люблю Уилла, он такой чудесный парень, ни капельки не высокомерный и не умничает. Он очень успешен в том, что делает, но Уилл правда не типичный «банкир-задрот». Каждый раз, когда Эбони с Уиллом приглашают нас к себе, Мэтт закатывает глаза и вздыхает: «Нам что, правда надо ехать? Надо проводить вечер с этим умником и твоей сумасшедшей сестрой? Разве тебе не хочется остаться дома со мной?» Поэтому мы никогда не ездим. И Эбони тоже так и не прониклась любовью к Мэтту, поэтому я предпочитаю проводить время с каждым из них по отдельности.
Мы находимся в парке до четырех, болтаем, бегаем за Джудом по траве, смеемся, играем, мы просто сестры. К тому времени, когда мы собрались уезжать, Джуд совсем умаялся и заснул в своей коляске. Разумеется, Эбони запаниковала, что он спит под конец дня, иными словами, вечером не заснет. Я же просто скорчила «ух ты, моя вина» мину, за что ей явно захотелось мне вмазать. Люблю, когда дети выглядят такими усталыми: когда они хорошенько повеселились, у них глаза буквально слипаются. Джуд обмяк в своей коляске, руки-ноги свесились во все стороны, рот широко открыт, темные волосы сбились на сторону. Длинные черные ресницы легли на щеку. Он одет в симпатичные синие шортики и белую футболку с зеленым мультяшным динозавром. Его кожа выглядит такой мягкой и белой. Мне всегда чуть грустно, когда я на него смотрю.
По пути домой мы заглядываем в сельский клуб, чтобы принять участие во всеобщих выборах. Есть в этом что-то настолько английское, особенно в сельском местечке вроде этого. Старики-волонтеры стоят у двери, над которой вывешен огромный транспарант с надписью: «ИЗБИРАТЕЛЬНЫЙ УЧАСТОК», и когда входишь, спрашивают у тебя фамилию.
– Фамилия? – рявкает Этель, которая живет в коттедже возле почты. Она решительно размахивает планшетом со списком – можно подумать, вся ее жизнь от этого зависит. Она приоделась ради такого случая, как будто не обращая внимания на жаркий день, – в твидовый пиджак и юбку под стать до середины икры и коричневые полуботинки-оксфорды.
– Этель, это я… Стефани, – отвечаю я, снимая солнцезащитные очки, чтобы она могла меня узнать.
Этель смотрит на меня сверху вниз поверх очков в черепаховой оправе. Ярко-красная помада у нее на губах размазалась, сами губы она поджала, от чего смотрится истинной матроной.
– Фамилия? – требовательно спрашивает она.
Я смотрю на нее испытующе, мне хочется рассмеяться, я не могу определить, всерьез ли она. Это же старушка, которая дарит мне свежесрезанные цветы из своего сада и – ни с того ни с сего – разные пироги, когда решает их печь. Она же часто видит, как я иду мимо ее розового коттеджа домой с почты. Она всегда носит яркие цветастые платья, так что я удивлена ее сегодняшним официальным нарядом. Она часто приглашает меня к себе на чашку чая, и мы сидим на скамейке у нее в саду, едим теплые, липкие печенья с белой глазурью только-только из духовки среди ее очаровательных клумб.
– Гм… Байуотер, – говорю я чуточку чересчур официально и даже встаю ровнее, точно я в армии.
– Будьте добры бланк голосования! – рявкает она, помечая мое имя в списке галочкой.
Я роюсь в сумочке в поисках проклятого бланка, а Этель смотрит так, словно решительно возмущена, что я не махала им над головой последние двести ярдов до избирательного участка, демонстрируя, как я горда, – не только тем, что я англичанка, но и тем, что принимаю участие в демократическом процессе. Внезапно мне кажется, что Этель судит и меня саму, и какой выбор я сделала и делаю в жизни. Я почти уверена, что она способна уловить исходящий от меня запах алкоголя. Она, вероятно, из тех, у кого родственники погибли, умерли за право женщин голосовать. Ей самой, наверное, под семьдесят, вероятно, она приковывала себя цепью на Даунинг-стрит, чтобы женщины могли носить джинсовые шорты и весь день пить вино в парке, а после заявиться и почти машинально по дороге домой проголосовать на всеобщих выборах – не потому, что у них есть какой-то особый интерес к результату, а потому, что им кажется, будто надо.
К своей роли она относится гораздо серьезнее меня.
– Пройдите сюда, миссис Байуотер. – Она жестом указывает на главный зал.
Опустив бюллетень в урну и выбежав из зала, я остаюсь присмотреть за Джудом, чтобы Эбони могла пойти исполнить свой долг. Моя сестра, как всегда, само совершенство и достает из сумочки белейший, не мятый избирательный бюллетень, еще не дойдя до избирательного участка – к немалому восторгу Этель, которая улыбается ей как Чеширский кот. Она даже лично провожает Эбони в кабину для голосования.
Позаботившись, чтобы демократические процессы шли своим чередом, мы неспешно возвращаемся домой по предвечернему солнышку. Дойдя до моего дома, мы уже вдоволь насмеялись. Эбони живет недалеко от меня, поэтому просто прощается у калитки. Я целую моего прекрасного племянника в лоб и вообще с ним воркую. Вечер прекрасен. Такое впечатление, что уже наступило лето. На это словно бы намекает и яркий желтый солнечный свет, который ложится на мир в это время суток, но как только входишь в тень, температура резко падает.
Идя по тропинке к дому, я посылаю Эбони сообщение:
«Отличный был день с тобой и Джудом. Люблю, целую».
Я улыбаюсь и убираю телефон в карман шорт. Какой прекрасный был день! Пока я роюсь в сумочке в поисках ключей от парадной двери, дзынькает телефон. Не стоило мне столько пить. Похоже, я утону в сестринских соплях.
Когда я выхватываю сотовый из кармана, у меня перехватывает дыхание, ведь через весь экран идет надпись.
Сообщение: Джейми.
Сейчас же май! Какого черта он посылает мне сообщения в мае? Думая только об этом, я провожу по экрану пальцем, чтобы открыть сообщение, а открыв, резко выдыхаю.
«Себастьян Добсон явился в наш мир очень быстро, (и внезапно!) на месяц раньше срока, сегодня, 6 мая, в 14.03. Ребенок и мама здоровы. Хелен была просто изумительна, словами не выразить, как я их обоих люблю».
«Словами не выразить, как я их обоих люблю».
Словами не выразить, как я ее люблю.
Слишком. Много. На. Меня. Свалилось.
Прислонившись к столбику крыльца, я уже жалею, что столько выпила на солнце. Мне нужно подойти к этому с ясным умом.
Верно.
Я знала, что они пытались завести ребенка. Она уже была беременна, когда мы с Джейми в последний раз встречались? «На месяц раньше срока»? Я проделываю всевозможные умственные гимнастические упражнения, пытаясь высчитать, возможно ли, чтобы он в октябре уже знал. По крайней мере, срок у нее был очень ранний. Я нисколечко в таком не разбираюсь. От одних только мыслей мне становится дурно.
